— В сумочке у Ольги Ухтомской была связка ключей, — напомнила Маша. — Но мы вернули ее Матвею Ивановичу. А жаль. Может быть, один из них бы и подошел.

— Кто ж знал! — хмуро сказал я. — Но ломать нельзя. Надо найти какого-нибудь слесаря. Или медвежатника по сейфам.

— Не надо никого искать, — ответил Алексей с некоторым смущением в голосе. Он порылся в карманах и вытащил небольшой серебристый ключик. — Я отцепил его от той связки, — виновато пояснил он. — Мне сразу показалось, что он может… пригодиться. Слишком несовременен.

— Молодец! — похвалил я. — Ты, оказывается, тоже парень не промах: за тобой глаз да глаз нужен.

Я взял ключик, всунул его в отверстие. Замок щелкнул.

— Ну, открывай же! — поторопила меня Маша.

— Боюсь, — честно признался я. — Что выпустим наружу?

Я просто физически ощущал, что держу в руках какую-то глубоко сокрытую мистическую тайну, хранящуюся в шкатулке, может быть, на протяжении многих веков. Нечто до того сакрально-промыслительное, что дано знать далеко не каждому. Меня даже стала бить нервная дрожь, а колени ослабли. И испарина на лбу проступила. Алексей также не решался притронуться к шкатулке. Наверное, он ощущал то же самое.

— Эх, мужчины!.. — сказала Маша.

Она отодвинула нас в сторонку, еще раз провернула в замке ключик и медленно открыла крышку.

Ничего видимого сверхъестественного не произошло, только луч солнца заиграл на темном пергаменте. Внутри находилась книга или рукопись в коленкоровом переплете. Скорее, рукопись, потому что она была свернута в трубочку. Листы плотной бумаги, сшитые в тетрадь. Маша осторожно вынула ее и передала Алексею. Тот еще более бережно раскрыл. Сразу бросились в глаза старославянские или древнецерковные буквы, наползающие одна на другую. Текст был убористый, неровный, немного кривой, словно человек, писавший это, либо сильно спешил, либо у него просто не было подходящих условий, чтобы удобно и спокойно сесть и выполнить свою работу. И вообще разобрать что-либо было невозможно.

В университете я проходил историческую грамматику, языкознание и старославянский, но уже давно все забыл. Это не моя специальность да и в те-то годы был не слишком радивым студентом. Предпочитал проводить время в кабаках. Алексей — врач, а что взять с Маши? Но ясно было только одно: рукопись очень древняя, не имеющая ни начала, ни конца (текст и там и тут обрывался) и, судя по всему, весьма важная, коли ее столько времени хранили в таком труднодоступном месте. А вот связана ли она каким-либо образом с нашими поисками? С тайной святых мощей благоверного князя Даниила Московского? Ответ конечно же заключался в самом тексте. Но постичь его мы были не в силах. Прояснить загадку мог только специалист-филолог, славист-языковед, человек, владеющий древнецерковной грамматикой. И к первому встречному не пойдешь: мало ли на кого нарвешься? Теперь все ушлые, все ставят на первое место выгоду, а не пользу, как телегу впереди лошади.

— Ну? Что скажешь? — обратился я к Алексею, который убрал рукопись обратно в шкатулку, заперев на ключ. Очевидно, мысли наши крутились в одном направлении.

— У меня есть человек, который сможет прочесть эту рукопись, отозвался он. — И ему можно доверять. Это друг отца, я его давно знаю. Почти родственник.

— А чем он занимается? — спросила Маша.

— Вот этим самым и занимается. — Алексей положил руку на шкатулку. — Древними славянскими книгами и манускриптами. Работает в Исторической библиотеке. Вернее, работал. Сейчас уже давно на пенсии. Если еще жив… — неуверенно добавил он.

— А живет где?

— В Скарятинском переулке. Рядом с ИМЛИ, К нему часто обращаются за консультациями. Обращались, — вновь поправился он. — Сейчас — не знаю. Боюсь, старика совсем забыли. Кому теперь все это нужно? Да и тогда-то… Как бы не умер. Такие люди, когда лишаются любимого дела, теряют смысл жить. И угасают очень быстро, как свеча в пустом храме. Тихо и незаметно. Он и был-то одинок. Ни жены, ни детей. Вся жизнь — в пыльных книгах и рукописях. С утра до вечера. Даже по ночам. Настоящий подвижник своего дела. Сергей Николаевич Кожин.

— Что-то, кажется, слышал, — пробормотал я.

— Один из авторов учебного пособия по исторической грамматике.

— Во-во.

Не его ли книжку я в студенческие годы променял на Киндзмараули у одного очкарика? Правда, очень хорошее Киндзмараули, которого, впрочем, все равно тогда не хватило для полного счастья. И где оно теперь — то беззаботное юное счастье?

— Идем. Немедленно, — решительно сказал я. — По дороге купим старику что-нибудь вкусненькое. Пожилые люди любят полакомиться деликатесами. Семгу там, икорку… Можно Киндзмараули взять. Под балычок. Хотя нет сейчас настоящего грузинского вина. Одна чернильная жижа из Тушино.

— Сергею Николаевичу никогда ничего не было нужно. Аскет по природе. Боюсь только, как бы уже не умер… — вновь заладил Алексей, неуверенно качая головой.

— Вот если мы будем так еще долго стоять и гадать, то он непременно скончается. Просто чтобы доставить тебе удовольствие, — сказал я, открывая дверцу. — Другого выхода у нас нет.

— Ты прав, едем! — словно очнулся он. — Только с предельной осторожностью. Не хватало нам еще попасть в аварию перед самым концом.

— Не беспокойся, не Маша ведь поведет, — ответил я. А сам подумал: Перед каким концом? Ведь и смерть нельзя считать завершением человеческой жизни. Все только начинается. Начало — перед вечностью. А что там дальше — никто не знает.

Солнце ослепительно сияло сквозь грозовые тучи.

2

Сергей Николаевич оказался не только жив, но даже весьма бодр и весел, несмотря на свои восемьдесят с гаком лет, а уж приезду своего двоюродно-внучатого племянника (или кем он там ему приходился?) чрезвычайно обрадовался. Кстати пришлись и наши гостинцы, поскольку профессор Кожин сегодня отмечал свои именины. Правда, в одиночестве.

— Знал, знал, что ты обо мне вспомнишь, — повторял он, обнимая Алексея. — Не забудешь о моем дне ангела!

Покрасневшему от смущения внуко-племяннику пришла на выручку Маша. Она сказала, что Алексей только о нем и говорил всю дорогу. Так, впрочем, оно и было на самом деле. Даже добавила от себя, что никогда не сомневался в его железном здоровье, поскольку такие подлинные патриархи науки живут как ветхозаветные пророки — по триста и более лет. Старик совсем расчувствовался и обнял также и Машу. Меня — нет, только пожал руку. Ладошка у него была сухонькая, но крепкая. А сам он всем своим внешним обликом напоминал генералиссимуса Суворова, такой же быстрый в движениях, с живыми блестящими глазками и с седыми всклокоченными волосами. Роста он был даже чуть меньше Маши.

— На стол, на стол! — закричал он, указывая перстом на продукты. — Все, что в печи, — на стол мечи. О, Киндзмараули! Мое любимое. Маша, там у меня в буфете рюмки и фарфоровые тарелки. Пусть женщины займутся женским, а мужчины — по капельке коньяка? У меня армянский, еще с советских времен сохранился. Все ждал — вот и пришел срок. А?