Миго одобрительно кивнул и повел Араго в наборный цех.

Через полчаса Араго закончил набор, еще через четверть часа получил гранки[168]. Когда проверял их, подошел Миго, заглянул через плечо, читая быстро, как и положено профессионалу; кивнул одобрительно:

– Хорошо, что корректор не нужен, они все заняты. А до чего же забористое название! – И Миго с удовольствием прочел вслух: – «Польская „старка“ для галльского петуха»… Ишь, опять про поляков. Дались вам с Лукавым Взором эти поляки! Между нами, я их тоже нестоящей публикой считаю. А вот это хорошо, очень хорошо! – И ногтем с черной, навек въевшейся в кожу каймой, какая бывает у всех наборщиков и верстальщиков, Миго отчеркнул абзац:

«В подвалах самых неприметных и уединенных особняков Парижа, да и не только его, таятся маленькие типографии, иногда состоящие из одного только печатного станка на манер тех, которые использовали во времена Иоганна Гуттенберга[169]. Впрочем, и этого достаточно, чтобы отпечатать сотню-другую клеветнических измышлений о русском императоре или истории России. Они пропитаны ядом, они исполнены жаждой крови: французской и русской крови, которая будет литься на мельницу уязвленного польского гонора!»

Араго был польщен похвалой: абзац принадлежал его перу.

– А откуда ты знаешь, что есть такие типографии? – спросил Миго.

– Сам видел. Еле ноги оттуда унес.

– Кстати, они и к нам обращались, эти господа. Притащили текст для листовки. Дословно не скажу, но смысл такой: когда в 1814 году обороняли от русских Монмартр, в первых рядах сражались четверо братьев-мельников. Трое были убиты, а один успел застрелить русского офицера. Тогда русские якобы привязали его к крыльям мельницы и запустили ее. Кровь окрасила мельницу в красный цвет. Я у тебя сейчас про мельницу, на которую будет литься кровь, прочитал, да и вспомнил про эту ерунду. Я сам на Монмартре сражался, и скажу тебе, Жан-Пьер, ничего подобного там не было. Точно тебе говорю! Бились что мы, что русские насмерть, но чтоб такое зверство учинить… Не было этого!

– Я тоже… – начал было Араго, но вовремя спохватился, оттолкнул в глубины памяти Ивана Державина, который едва не ляпнул: «Я тоже сражался на Монмартре и тоже знаю, что этого не было и быть не могло!» – и закончил свою неосторожную фразу так: – Я тоже думаю, что это ерунда. Но вы эту листовку не напечатали?

– Разумеется, нет! – энергично кивнул Миго. – Завернули заказчиков с порога. Бранились они так, что шапки эти их четырехугольные с голов сваливались, а я едва сдержался, чтобы кулаки об их физиономии не почесать. На всякий случай шел за ними до самой входной двери, чтобы они какой пакости не устроили от злости, но они по-своему болтали, ничего не поймешь, только расслышал «Монморанси» да «Монморанси». Подумал сначала, может, там решили типографию найти, да только какие там типографии, в Монморанси-то? Или, может быть, тоже в погребе каком-то тайном пристроились? Ну ладно, давай набор, пойду твою полосу переверстывать.

Араго молча передал Миго верстатку и присел на стуле в уголке цеха.

Монморанси…

Где он слышал это название, причем совсем недавно? Ну да, поляки говорили в карточном притоне: «Монморанси слишком далеко от Парижа. Туда вози, обратно вози, да сможем ли доставить потом как раз в срок? Нет, погреб – самое подходящее место, хотя бы для первой партии».

Да, это слова Людвига. Теперь понятно, о чем шла речь! Все-таки поляки нашли в Монморанси типографию или склад! Но это слово, это название звучало и раньше…

Конечно, звучало! Вот в сером особняке возникает Агнес, хотя дверь заперта, и говорит, что пробралась через погреб. А Тибурций спрашивает, откуда она узнала про погреб. И Агнес объясняет: «Мы, когда приехали из Монморанси, сняли жилье поблизости, и я не раз играла в этом особняке, когда он стоял пустой, заброшенный. Это было давно, в пору моего детства! Я иногда ездила и до сих пор езжу в Монморанси к тетке, но ни за что не хотела бы там жить. Родители тоже не хотели туда возвращаться. Ах, как мне здесь нравилось! Мы с друзьями забирались в сад, потом в погреб через окошко, а потом и в сам особняк». Араго тогда вспомнил Фрази и то самое окошко, через которое она пробралась в погреб, чтобы напоить измученного, едва живого Державина… Но Агнес не имела никакого отношения к Фрази. Конечно, модисточка понравилась Араго, и он совершенно забыл про Монморанси. Да и зачем было помнить название старинного городка близ Парижа, знаменитого только тем, что он в Средние века был родовым гнездом семейства баронов Монморанси, а потом, где-то в середине XVIII века, герцог Люксембургский, тогдашний владелец баронского замка, дал у себя приют не кому-нибудь, а писателю Жан-Жаку Руссо, который и написал в Монморанси «Юлию, или Новую Элоизу», «Эмиль, или О воспитании», а также «Общественный договор». К числу знатоков этих произведений Араго не принадлежал, прочитал их с пятого на десятое, найдя творчество великого просветителя с его требованиями социального равенства необоримо скучным и при этом весьма опасным, тем паче что многие всерьез называли идеи Руссо предтечей идей Великой французской революции.

Впрочем, бог с ним, с этими Руссо и революцией. Они не помогут Араго. Зато может помочь Агнес! Она жила в Монморанси, она иногда наезжает туда к тетке, она наверняка хорошо знает этот городишко.

Хочешь не хочешь, придется встречаться с Агнес. Вот только для начала надо дождаться выхода нового номера, потом добраться до дома, благо до улицы Ришелье рукой подать, уже светает, а при свете дня никто из носителей «рогатывок» не решится нападать на Араго. Да и они тоже ведь не железные: небось ушли спать. Вот и Араго надо немного поспать, привести себя в порядок, а потом поехать к Агнес.

«Фрази будет довольна!» – мрачно подумал он и скривился брезгливо, вспомнив, что она сейчас в полном удовольствии проводит время с каким-то «паршивцем Габриэлем» и ей вряд ли есть дело до Араго, до Агнес и до поляков.

И до гусара Д. ей нет никакого дела…

Вот же проклятие!

«Нет, не поеду я к Агнес! – мстительно подумал Араго. – Пусть мадам Рёгар не думает, что я не смогу обойтись без помощи этой шлюшки. Я поеду в Монморанси один и сам попытаюсь понять то, что затевают поляки».

И он с таким решительным видом повернулся к метранпажу Миго, который нес развернутый газетный лист, что тот испуганно шарахнулся в сторону:

– Думал, ты меня побьешь сейчас! А надо бы благодарить! Начали печать, подписывай оттиск, да укажи, что переверстывали по твоей просьбе.

Араго незаметно сунул в карман метранпажа заранее приготовленный увесистый кошель: