на луну воют: красота! Шлёпа, бывало, выйдет под вечер, сядет на холме, бутылку откроет и смотрит на чернеющий лес вдалеке. Вот, думает, снегом всё засыплет, будем туда с друзьями (он уже и друзей себе завёл среди солдат из охраны) на зайца ходить, на лису, и, может, даже на медведя. Хлебнёт из бутылки – эх, хорошо! А печень заболит, так Шлёпа под руку пошепчет, и как и не было ничего.

Так бы, может, и зима прошла, да только раз, почти под самый Новый год, проснулась вся усадьба от грохота. Ничего не понятно, только слышно: бах! Бах! Ба-бах! Служивые сразу поняли – пушки. Далеко, но почему вообще? Чьи пушки? Зачем? В общем, послали в деревню паренька, сына молочницы и дали ему два червонца на извозчика, чтобы в город съездил, да выяснил что и как.

Как стемнело – вернулся парень, и ну давай рассказывать. Оказывается, завалил Штефан-Микель оборону на вверенном ему участке фронта, и подошли войска короля Мразиша прямо к столице. Самого генерала Ле`Труа зарядили в пушку и выстрелили им за столичные стены, а Император – да хранят боги его и его потомков вечно! – струсил как псина ссыкливая, да и подписал договор с Мразишем, причем договор препозорнейший: отходила почти половина Империи противнику, при этом сам противник становился уже другом на веки вечные, оставляя с барского плеча Императору и его родным жизнь и номинальное правление без возможности передачи власти наследникам, а остатки Империи обкладывались репарациями, потому как поиздержался король Мразиш во время войны.

Жители усадьбы послушали-послушали, пожали плечами, и вернулись к своим обычным занятиям. Империю не в первый раз на куски разбирали, и, откровенно говоря, не было простому люду до неё никакого дела. На словах-то, понятно, все патриоты до мозга костей, потому как можно и на виселицу уехать, а так – один чёрт, кто там на троне сидит: Император Трубульён, король Мразиш или чёрт рогатый. «Мы как брюкву жрали, так и дальше жрать будем», сказал конюх Пырка, а прочие, подивившись его мудрости, отправились по своим делам.

Через неделю приехал в усадьбу какой-то столичный павлин в парике с буклями, а с ними десяток опричников. Выяснилось, что теперь усадьба принадлежит каком-то Мятику из Мунды, однако же даром ему не нужна, и что будет достославный Мятик сдавать усадьбу в аренду трём священникам, старшему сыну главного городового, семье ювелира и пансиону благородных девиц, и поэтому в этих целях помещения усадебные будут поделены, скотина сдана государству, а охрана усадьбы и прислуга отправлены восвояси без выходного пособия. Шлёпа от такого разговора слега припух, но не растерялся, схватил лопату, да и врезал павлину промеж буклей. Рассчитывал, видимо, ситуацию после колдовством под руку отшептать, да только сразу его схватили, скрутили, связали, а на голову мешок, да и запихнули в карету.

Разбирались что к чему уже в столице, предварительно отвесив бывшему денщику хороших тумаков, да только что Шлёпе те тумаки после розог генеральских! Думал, запихнут на пару месяцев в каменный мешок, только оказалось, что павлин с буклями, которому Шлёпа лопатой отвесил, не кто-нибудь, а какой-то там через тридцать три колена родич короля Мразиша, а, стало быть, имело место покушение на членов августейшей семьи. Потом вообще всплыло, что Шлёпа денщиком у самого Кутюги ходил; в общем, дело понятное: ярый лоялист ведёт террористическую деятельность. За такое, конечно, полагались пеньковые качели на площади, да только Шлёпа не унывал, а только похихикивал себе под руку, и жрал в камере ананасы с лососями, коньячком запивая, что, кстати, ни у кого вопросов не вызывало – элитный заключённый! Покушение На! Охрана тюремная с ним сдружилась, частенько гулянки устраивали на пол-каземата, один раз даже менестрелей пригласили, так что жилось Шлёпе в темнице чуть ли не лучше, чем в генеральской усадьбе.

Туда-сюда, судебные разбирательства, сбор доказательств – каждый судейский на таком деле себе имя заиметь хочет! – в общем, через год, наконец, вынесли приговор, и назначили казнь на утро понедельника, поелику в субботу у Его величества Мразиша был день рождения. Решили казнь провести с помпой, но не особо пышно, так как был король слегка прижимист. Идею с золотым топором отклонили сразу; решили украсить рукоять орудия казни искусственными розами и подмести городскую площадь. На том и порешили.

На рассвете вывели Шлёпу на плаху. Площадь не сказать, чтобы битком: подумаешь, головотяпство. Надоело уже, откровенно говоря. Палач вздыхает – сдружился со Шлёпой во время допросов, топор точит пригорюнившись. Оглашают приговор и спрашивают, как водится: каково последнее желание осуждённого? Шлёпа и говорит: хочу, мол, в последний раз хорошенько выпить и закусить, а поелику один не употребляю, то в собутыльники хочу палача. Поворчали судейские, что, мол, время только тянуть, однако же согласились, поскольку традициям такая просьба не противоречила. Накрыли стол, водки туда, хлеба, сыра, колбасы, ну, в общем, что под рукой нашлось. Шлёпа с палачом чокнулись, за здравие детей, за родных и близких – хорошо сидят! А Шлёпа и думает: что ж себе под руку нашептать? Какое желание загадать? От топора спастись – то понятно, да только как: чтобы все на площади кони двинули? Так есть же и неплохие люди: вон, палач так вообще мировой мужик. Или пусть Их величество ему помилование в последний момент огласят? Так в грязи валял он такие величества с их подачками, особенно с учётом того, что он, Шлёпа, может это самое величество грохнуть как таракана, просто под руку прошептав! В другом месте оказаться? Да в каком вот только? И так надоело: мыкаешься по свету, мыкаешься, то у Кутюги, то в каталажке…

Вздохнул бывший денщик, налил стопку, осмотрелся вокруг: хорошо! Птицы поют, на деревьях почки набухли, с крыш капель – последний снег тает – весна! Солнце в небе наглое, растрёпанное, облачка куда-то лениво плывут в прохладной высоте, пахнет землёй и влагой. И, кажется, что главное, самое верное желание уже понятно и на языке вертится, да всё никак не сложится, хотя подсказки – вот они: в небе, в воздухе, в птичьем щебете, даже в кислых рожах, что с площади глядят на последний ужин подсудимого. Да только не сложить, не выговорить, не понять… А всё равно хорошо: век бы так сидел!

Махнул Шлёпа последнюю рюмку, закусил краюхой хлеба, да и прошептал себе под руку: хочу чтобы замерло солнце в небе, навеки момент казни отложив, потому как вот здесь и