Добрый человек, видя смерть неизбежную, хотел знать, по крайней мере, за какую вину он погибает? Палачи отвечали: «Царь велел нам не рассуждать с тобою, а бросить тебя в воду». Потом, накинув на шею петлю, потащили его, как дохлую собаку. Вот последние слова несчастного: «Такой ли награды ожидал я за верную службу и двухлетнюю оборону Калуги! Господи, помилуй меня!» Жена и дети его лишились своего имущества. При том случае раздраженный Димитрий сказал: «Только бы взойти мне на престол: не оставлю в живых ни одного иностранца; не пощажу и младенцев в матерней утробе!»

13 января того же года, приехал в Калугу царицын коморник, юноша красивый и ловкий, со словесным донесением о прибытии Марины в город Дмитровск; царь вскоре отправил его обратно и просил царицу как можно скорее приехать в Калугу, чтобы не попасть в руки Поляков, которые, как он известился, хотели отвезти ее к королю Польскому в Смоленский лагерь. Между тем Скопин и Делагарди приступили к Дмитровску; устрашенный Сапега убеждал царицу удалиться в Калугу, если не желает отправиться к отцу своему. «Мне ли, царице Всероссийской», сказала ему Марина, «в таком презренном виде явиться к родным моим! Я готова разделить с царем все, что Бог ни пошлет ему». Она решилась ехать в Калугу; велела сшить для себя мужской Польский кафтан из красного бархату, купила сапоги со шпорами, вооружилась пистолетами, саблею и, сев на коня, отправилась в путь.

Сапега дал ей в провожатые 50 казаков и всех Немцев, бывших в Дмитровске: проскакав 48 Немецких миль, она достигла Калуги ночью, после заутрени, и назвала себя Димитриевым коморником, привезшим важное известие, коего никому, кроме царя, сообщить не может. Димитрий тотчас догадался: велел казакам отпереть ворота и впустить мнимого коморника. Марина, подъехав к крыльцу, соскочила с коня, и все увидели царицу! Приезд ея произвел радость неизъяснимую. Не имея при себе ни одной Польки, она учредила новый штат из Немок, который не могли нахвалиться ея благосклонностью.

Между тем, Скопин овладел накануне масленицы Дмитровским острогом и принудил пана Сапегу отступить к монастырю св. Иосифа. Оставив здесь несколько сот казаков, Сапога уехал к королю, под Смоленск; войско же его расположилось зимовать на берегах Угры, в стране плодородной, обильной съестными припасами и еще не испытавшей опустошительной войны: теперь дошла очередь и до неё! По удалении Сапеги, вскоре опустел и Тушинский лагерь.

В то же время Иван Тарасович Граматин и Михаиле Глебович Салтыков, люди пронырливые и лукавые, со многими боярами явились к Сигизмунду и советовали ему овладеть Русским государством, сиротеющим без достойного и законного правителя. «Дорога к престолу», говорили они «уже проложена Димитрием; вся страна, до самой Москвы, ему покорилась; никогда не будет тебе столь удобного случая к покорению России; мы же со своей стороны убедим соотечественников покинуть Шуйского и покориться вашему величеству». Тогда же Поляки, оставленные Димитрием, прислали к Сигизмунду просьбу, в коей изъявляли готовность служить ему против Русских, если король заплатит им жалованье, не выданное Димитрием за прошедшее время. Сигизмунд отвергнул условие, объявив, что согласен производить жалованье только с того времени, когда Поляки поступят к нему в службу.

Огорченные отказом, они проклинали Рожинского, изменившего царю; не щадили и самих себя за бесчестное нарушение клятвы, данной Димитрию. Весьма немногие из Тушинских Поляков пришли в стан королевский; товарищи их соединились большею частью с войском Сапеги, стоявшим на Угре, и ожидали там ответа на свою просьбу о выдаче жалованья, решившись действовать сообразно с отзывом: между тем, грабили и опустошали окрестную страну, которую вконец разорили.

Скопин и Делагарди вошли в столицу без всякого препятствия. В течение одного года, они очистили все пространство от Ливонии до самой Москвы, так, что из стотысячной рати, около двух лет осаждавшей Москву и Троицкий монастырь, не видно было ни одного Поляка, ни одного Казака: все бежало от горсти Немцев! Шуйский весьма ласково принял своих защитников; часто угощал их за царским столом; одарил всех офицеров золотою и серебряною посудою; выплатил всему войску жалованье золотом, серебром, соболями. Эта щедрость так избаловала Немцев, что они делали в Москве разные бесчинства, и Москвитяне с нетерпением ожидали весны, чтобы выпроводить гостей против неприятеля. Храбрый же Скопин, спасший Россию, при помощи Немцев, набранных им в Швеции, получила от Василия Шуйского в награду — яд. Царь приказал отравить его, досадуя, что Москвитяне уважали Скопина за ум и мужество более, чем его самого. Вся Москва погрузилась в печаль, узнав о кончине великого мужа.

Около Пасхи, в конце зимы, Сапега возвратился к войску, стоявшему на Угре, с решительным ответом Сигизмунда: король велел сказать, что Димитрия он и знать не хочет, а согласен давать жалованье чрез каждую четверть года только тем Полякам, которые согласятся служить в королевском войске. Недовольное ответом Польское рыцарство, служившее прежде под начальством Сапеги и Рожинского, спешило оправдаться пред Дмитрием и отправило к нему посла, который объявил, что Поляки никогда и не думали изменять его величеству, что предателем был один Рожинский с немногими сообщниками; что Бог уже наказал смертью вероломного изменника; что Сигизмунду передались только его клевреты; рыцарство же Польское не хотело нарушить присягу, не выходило из лагеря и теперь готово послужить царю, если только получат жалованье за прежние 9 месяцев, соглашаясь ожидать терпеливо уплаты остального впоследствии. Димитрий, очень обрадованный такою вестью, отвечал Полякам, что он вскоре приедет к ним с деньгами; и собрав не одну тысячу рублей со всего народа, ему покорившегося, немедленно отправился с Русскими и казаками на берега Угры. Там примирился с своими старыми сподвижниками, выдал им жалованье за три четверти года, взял новую присягу в верности и отдал приказ: после Троицына дня снова двинуться на Москву.

Между тем Шуйский выслал войско под начальством своих бояр, чтобы очистить Смоленскую дорогу и отразить Сигизмунда от Смоленска; при сем случае Делагарди получил от царя много денег на жалованье своим воинам. Немцы и большая часть Русских остановились в городе Можайске, а Григорий Валуев со значительным отрядом отправился вперед, чтобы разведать о числе неприятеля, стоявших под Смоленском; но, узнав в Царево-Займище о приближении Станислава Жолкевского с великими силами, Валуев расположился лагерем близь леса, и, укрепившись окопом, уведомил о том прочих воевод. Жолкевский не замедлил осадить его, а Русские воеводы вместе с Делагардием спешили от Можайска выручить передовой отряд. Это случилось 23 июля.

Сведав о движении царских воевод, Жолкевский раскинул стан подле самых укреплений Валуева, обнес его тыном и, оставив там небольшой отряд легкой конницы, с приказанием непрестанно быть в виду осажденных и уговаривать Валуева покориться королю Польскому, сам между тем пошел навстречу Москвитянам, бывшим под начальством Делагарди; оба войска сразились в Иванова, день, близь села Клушина, в 6 милях от Можайска: во время битвы, две роты Французов передались Жолкевскому и вместе с Поляками начали стрелять по Русским, которые, быв устрашены изменою, бросились бежать к Москве и оставили союзников своих, Немцев. Последние долго сражались с упорством и уже побили лучших Польских всадников; но заметив, что Русские оставили поле битвы и что им одним не устоять против Поляков, вступили с неприятелем в переговоры. «Мы готовы сдаться», говорили Немцы, «если только жизнь наша будет в безопасности; в противном случае станем биться до последнего человека».