Умиротворив южную часть моих владений, я начала готовиться к воссоединению с Фернандо и занялась тщательным обновлением древних апартаментов в алькасаре Севильи. Победы, одержанные Фернандо в Кастилии, были не менее важны, чем мои; подчинив себе последнего непокорного гранда Эстремадуры и умиротворив провинцию, он усилил нашу уязвимую границу с Португалией, защитил ее от будущих нападений. Он заслуживал достойного приема, и я была полна решимости его обеспечить.

Я устала от раздоров. Мне просто хотелось снова быть с семьей.

В сентябре в Севилью пришла страшная жара; к середине дня на улице можно было жарить яичницу, и все прятались от зноя за закрытыми ставнями. К несчастью, Фернандо прибыл как раз в это время, но, когда он плыл по Гвадалквивиру на украшенном бархатом и гирляндами баркасе, с короной на голове и заново отросшей бородой на широком лице, пронзительные звуки труб герольдов компенсировали малочисленность толпы.

Я с трудом сдерживалась, видя, как он помогает Исабель и Беатрис сойти с баркаса. Хотя всегда считала, что на публике следует соблюдать этикет — ибо как иначе мы могли внушить непокорным подданным должное уважение к власти? — я нетерпеливо двинулась вперед, вынудив мою столь же пышно одетую и страдающую от жары свиту последовать за мной через мост.

Глаза Фернандо блеснули.

— Mi luna, — прошептал он, беря меня за руки, — ты прекрасно выглядишь. У тебя даже щеки загорели.

Прежде он часто шутил, что солнце отражается от меня, будто от щита. За прошедшие дни, когда мне было не до зеркала, я не заметила, как слегка побронзовела моя обычно бледная кожа. Он тоже прекрасно выглядел. За проведенные в походах месяцы стал еще более мускулистым и стройным, и все его тело излучало энергию, словно у неутомимого молодого бычка.

Отведя взгляд от его шаловливой улыбки, я увидела, как моя дочь приседает в реверансе.

— Majestad, — сказала она, и по ее серьезному тону я поняла, что она старательно готовилась. — Для меня большая честь быть рядом с вами и поздравить вас с завершением ваших победоносных трудов.

Я почувствовала комок в горле:

— Спасибо, hija mia. Встань, прошу тебя. Дай мне на тебя взглянуть.

Глядя на нее, я не могла поверить, что она вышла из моей утробы, — столь прекрасна была дочь. В свои без малого семь лет она уже стала гибкой как тростинка, унаследовав эту черту от меня. Волосы ее были темнее моих, глаза, в которых светились янтарные искорки, походили на изумруд с золотыми прожилками. При виде ее по-детски чистых глаз меня охватило чувство вины. Исабель выглядела так, как, скорее всего, и моя мать в ее возрасте, до того как с нее взяли дань муки одиночества и вдовства. Я не была в Аревало и не виделась с мамой уже почти два года…

— Какая ты красивая, — сказала я, и Исабель просияла, показав дыру на месте выпавшего зуба; затем спохватилась, быстро прикрыла ладошкой рот и покраснела.

Я взяла ее за руку и улыбнулась Беатрис, заботившейся об Исабель в Сеговии во время нашего с Фернандо отсутствия.

— Все в порядке, подружка? — тихо спросила я, и она кивнула, столь же прекрасная в лазурном шелковом платье.

Ее оливковая кожа раскраснелась от жары, на пышной груди проступили капельки пота, черные глаза сверкали. Внезапно мне захотелось схватить ее за руку и взбежать наверх, чтобы поделиться секретами, как когда-то в детстве.

Вечером я сидела на помосте во дворе алькасара рядом с мужем и дочерью. Мы ужинали и смеялись, делились забавными историями с Беатрис, а город превосходил самого себя, приветствуя в Севилье своих короля и принцессу. Фернандо пил больше обычного, и его рука то и дело проскальзывала под скатерть, лаская мое бедро.

В ту же ночь я зачала.

Несколько недель спустя мы отправились вниз по Гвадалквивиру на заслуженный отдых в прибрежном замке Медина-Сидонии.

Там я впервые в жизни увидела море.

И с первого же взгляда влюбилась в него, меня захватили огненные отблески солнечных лучей на его постоянно меняющейся поверхности, по которой катились разноцветные волны — от цвета индиго до ярко-изумрудного и сумеречно-аметистового. Шум их, с которым они накатывались на камни, превращался в едва слышный шепот, когда они скользили, теплые и притягательные, по песку между пальцами моих босых ног. Я подобрала юбки, ветерок, насыщенный солью — вкус ее я потом ощущала повсюду, словно она впиталась в кожу, — шевелил мою вуаль, и мне захотелось нырнуть в эту колеблющуюся средиземноморскую гладь, хотя я никогда не умела плавать.

Я почувствовала, как море зовет меня, подобно некоему языческому желанию, сильному, словно грех.

Будто повинуясь влечению открывавшихся передо мной водных просторов, что-то шевельнулось внутри меня, и я поняла, что беременна. Не в силах сдержать радость, я повернулась, чтобы позвать Фернандо. Он стоял на берегу с Медина-Сидонией и читал послание, которое только что дал ему герцог. Прежде чем я успела произнести хоть слово, муж направился ко мне. В жестких чертах его лица угадывалась тревога.

— Что там? — спросила я. — Что случилось?

Супруг протянул мне пергамент:

— От кардинала Мендосы. По твоему требованию он провел церковное расследование насчет положения обращенных в королевстве и пишет, что доклады, о которых ты слышала в Севилье, — лишь накипь на поверхности. Судя по словам его чиновников, обращенные во множестве случаев одобряют запретные еврейские практики, делая вид, что следуют нашей вере.

Во рту у меня пересохло. Мне даже не хотелось смотреть на письмо.

— Мендоса просит нашего разрешения затребовать эдикт из Рима о создании в Кастилии священного трибунала инквизиции, — продолжал Фернандо. — Это серьезно, Изабелла. Он пользуется поддержкой Торквемады, которому, судя по всему, сообщили о твоей снисходительности к евреям в Севилье, и тот недоволен, жалуется, что мы не слишком прилежно исполняем свой монарший долг. И он, и Мендоса считают, что возрождение инквизиции поможет искоренить лжехристиан и проложить путь к осуществлению высказанного тобой желания реформировать Церковь.

Я стояла рядом с Фернандо на погруженном в сумерки бескрайнем берегу, слушала раздающийся в морском воздухе смех нашей дочери, знала, что внутри меня растет еще один ребенок, и чувствовала, как меня бьет дрожь.

Сложив пергамент, я сунула его вместе с печатью в шелковую сумку на поясе.

— Их требование преждевременно, — сказала я. — Священный трибунал не действует в Кастилии уже много лет и так же нуждается в реформах, как и Церковь. И у нас и без того хватает хлопот. Нам все еще нужно созвать кортесы, чтобы пересмотреть законодательство и ограничить привилегии знати, не говоря уже о том, что, как и от каждого короля до нас, от нас ждут объявления Реконкисты против мавров. Вряд ли сейчас подходящее время, чтобы взваливать на себя еще одно бремя, к тому же столь тяжкое.

Фернандо смотрел на накатывающие на берег волны, и надвигающиеся сумерки смягчали очертания его орлиного профиля. Наконец он сказал: