— Вне всякого сомнения, ты права, но было бы ошибкой пренебречь просьбой кардинала. С тех пор как мы взяли на себя власть, весь мир наблюдает за нами, ожидая, что мы потерпим крах, как предшественники. Не хотелось бы, чтобы священнослужители жаловались в Рим, что мы недостаточно благочестивы, ибо, если, как ты говоришь, от нас ждут Реконкисты против мавров, нам потребуется официальное одобрение Рима на Крестовый поход. Его святейшество может отказать в благословении, если мы не проявим готовности избавить Испанию от ереси. К тому же, — добавил он, — разве это столь большое бремя — разделаться с несколькими заблудшими обращенными?

Я коснулась его руки:

— Фернандо, речь может идти о многих. Разве ты не понимаешь? Если то, что говорят Мендоса и Торквемада, — правда, это означает, что нашей властью мы обречем на арест и допросы сотни, а может, и тысячи подданных. Это вызовет страх у народа, в то время как нам требуется доверие.

— Но именно так всегда и было. Инквизицию создал святой Доминик, чтобы отделить заблудших от истинно верующих, спасти и очистить тех, чьим душам грозит проклятие. Лично я не могу поверить, что их тысячи; но если это правда, не лучше ли сразу же вступить с ними в борьбу?

Он говорил так, словно все было уже предрешено, будто он нисколько не сомневался, что возрождение священного трибунала — единственный разумный выход. Я не нашлась сразу что ответить. Знала, что он столь же набожен, как и я; мы оба постоянно посещали мессы, и в нашем благочестии никто не мог усомниться. Для нас существовала лишь одна Церковь, одна вера. Откуда же этот беспочвенный страх, охвативший меня при мысли, что я могу вступить на подобный путь?

— В самом ли деле нам это нужно? — наконец отважилась я. — Создавать учреждение, ответственное перед Римом, который получит над нами абсолютную власть? Если мы потребуем от его святейшества подобного эдикта, нам также придется признать его власть. У меня лично нет никакого желания позволять Риму диктовать нам, как и когда поступать.

Фернандо нахмурился, и я облегченно вздохнула. Как и я, он не стремился посвящать Рим в наши дела. Хотя мы не собирались ссориться со Святым престолом, нам не хотелось, чтобы плоды наших усилий пошли на удовлетворение безграничных потребностей Ватикана, особенно сейчас, когда казна почти пуста. Ради процветания нашей страны мы должны были сами определять внутреннюю политику, даже в столь деликатных областях, как религиозное единство.

— А если мы потребуем, чтобы инквизиция находилась под нашим управлением? — предложил он. — Как правители Кастилии, мы бы надзирали за ее деятельностью, назначали трибуналы и наблюдателей; могли бы создать новую Святую палату в соответствии с нашими требованиями.

— Могли бы, — ответила я, застигнутая врасплох столь быстрым решением. Порой Фернандо удавалось необъяснимым образом разрубить узел одним ударом. — Но согласится ли его святейшество? Ни один монарх, о котором мне известно, не получал прежде подобного соизволения.

— Возможно, ни один монарх об этом не просил.

Я отвернулась. Ветер усилился, взбивая на воде золотистую пену. Письмо в моей сумке казалось тяжелым, словно камень. Неужели таковы были намерения Господа? Неужели он назначил меня и Фернандо Его огненными сосудами, чтобы очистить нашу веру? Ответа я не знала; вся моя уверенность, обычно столь твердая, меня покинула.

— Если я соглашусь, — наконец сказала я, не сводя взгляда с перекатывающейся воды, — нам придется действовать как можно осторожнее, с большой осмотрительностью. Кардинал Мендоса должен обещать, что будут приложены все усилия, чтобы мирно вернуть заблудших в лоно Церкви. Я не дам полномочий на более строгие меры, если только у меня не останется иного выбора. И я не хочу, чтобы пострадали евреи. Под следствие должны попадать лишь те, чья приверженность нашей вере вызывает сомнения.

Я посмотрела на Фернандо. Он мрачно взглянул мне в глаза.

— Пусть будет так, как ты решила, — сказал он. — Я лично за этим прослежу.

— Тогда действуй, — тихо ответила я. — Напиши Мендосе и скажи, что мы одобряем его просьбу. Но лишь для того, чтобы получить эдикт; я оставляю за собой право применить его, когда сочту нужным.

Кивнув, он потянулся к моим рукам:

— Dios mio, ты холодна как лед. — Он резко взглянул на Инес, что ждала неподалеку с другими фрейлинами. — Ее величеству холодно! Принеси плащ.

Несколько минут спустя мы спешили по тропинке, ведшей вдоль склона утеса, к замку Медина-Сидонии. Фрейлины о чем-то болтали, щеки Исабель покраснели от солнца. Она радовалась, забыв обо всех внешних приличиях после проведенного за веселыми играми дня.

— Красиво, правда, мама? — выдохнула она, беря меня за руку, когда мы остановились на вершине, чтобы посмотреть на море, простиравшееся до самого горизонта подобно бескрайнему шелку. — Но оно такое большое. Беатрис говорит, можно плыть по нему и плыть и так и не добраться до края. Наверное, это очень грустно.

— Да, — задумчиво сказала я. — Думаю, да.

Повитухи — которых крутилось вокруг меня с избытком — заверяли, что у меня родится сын. На это указывало все, — по крайней мере, именно так они заявляли, ссылаясь на мои мелкие жалобы и даже на запах моей мочи. Впрочем, то же самое нам говорили, когда я носила Исабель. Но по мере того, как шли дни в алькасаре Севильи, самом роскошном убежище из всех, где можно было вытерпеть тяготы беременности, я замечала, что разговоры старух оказывают забавное влияние на Фернандо. Чем сильнее раздражала меня их беспрерывная суета, тем заботливее он становился.

Я презирала сложившееся в обществе мнение, будто беременные женщины превращаются в бесполезные создания, а потому преисполнилась решимости принести хоть какую-то пользу в ожидании родов и начала искать учителя латыни. Всегда сожалела, что мне не хватает познаний в этом языке международной дипломатии, и терпеть не могла полагаться на переводчиков, считая, что выгляжу будто некая провинциальная королева, не получившая должного образования. Но от поисков меня отвлек посланник из Англии, который привез в подарок очередную крещенскую купель — у нас их насобирались уже десятки — и, демонстрируя ее нам, упомянул, что его король узаконил первый в их стране печатный станок.

— Вот как? — Я наклонилась на троне, забыв о распухших ногах в слишком тесных туфлях. — Я слышала, в Италии благодаря подобным станкам становятся доступны утраченные или забытые древние тексты и теперь там возрождаются науки и искусства.

Посланник улыбнулся:

— Совершенно верно, ваше величество. Живопись, музыка, поэзия и скульптура процветают под покровительством многих просвещенных правителей, от Медичи во Флоренции до Габсбургов в Австрии, которые обеспечивают своим художникам доступ к классическим текстам. Его светлость король Эдуард Четвертый решил, что столь беспримерное богатство, наука и знания должны процветать и в Англии.

— Изумительно! — зачарованно проговорила я.