стал подниматься – задача не простая, потому как Гийом с рождения был хром на обе ноги. Но когда Арнольд вознамерился помочь, канцлер отмахнулся, поскольку был жутким гордецом. Встав, он обернулся и устремил взгляд пылающих черных глаз на бургграфа.

– Скажи ему, Арнольд, что он заслуживает позора и порицания. Жизнь английского короля драгоценна для Всевышнего и для императора тоже: если быть точным, эта цена определена в сто пятьдесят тысяч серебряных марок. Если король умрет в Трифельсе, император лишится выкупа. И если смерть приключится тогда, когда он находился на попечении у этого глупца, то кого признают виновным?

Он сделал паузу, чтобы проводник перевел, а сам тем временем не спускал с бургграфа пылающего взгляда.

– Скажи ему, что гнев императора будет ужасен, но еще ужаснее будет гнев Божий. За убийство человека, принявшего крест, сражавшегося за Христа в Святой земле, ему предстоит корчиться в самом жарком пекле ада. За все, что претерпит от его рук английский король, ему воздастся тысячекратно. Тех, кто попадает в ад, терзают демоны, их топят в реках из кипящей крови, швыряют в озера огня. Но как бы ни были ужасны эти пытки, они не худшая из кар, постигающих проклятых. Самая страшная кара заключается в том, что эти обреченные души никогда не узрят лика Господа.

К этому времени лицо бургграфа приняло оттенок кислого молока, и даже Арнольд побледнел.

– Он говорит, что любит Бога и не хочет гореть в аду, – перевел юнец слова чиновника. – Что следует ему делать?

– Пусть пригласит лекаря или аптекаря из деревни внизу, чтобы тот излечил лихорадку короля. И пусть не медлит.

– Он… Он думает, что это не разрешено, милорд. Что так никогда раньше не делали.

– Такого тоже никогда раньше не делали! – рявкнул Лоншан, указав на скованного узника на лежанке.

Проковыляв к бургграфу, канцер ткнул в него перстом наподобие пророка из Ветхого завета, метающего громы небесные в нераскаявшихся грешников, и бургграф попятился перед ним.

Стражи были заворожены этим небывалым зрелищем и наблюдали за ним округлившимися глазами и раззявив рты. Когда Лоншан стал сыпать проклятиями на латыни, немец дрогнул и пообещал немедленно послать за аптекарем. И глядя как здоровенный наглый бургграф трепещет перед миниатюрным канцлером, Ричард улыбнулся впервые с того момента, как его перевезли из Шпейера в эту уединенную горную цитадель.

* * *

Аптекарь был пожилой и явно испугался вызова в замок, однако захватил с собой припас лекарственных трав и научил Арнольда как их применять. Несколько часов спустя приступы кашля у Ричарда стали реже, а в горле больше не так саднило. Сам король полагал, что не помешал еще и первый за время его пребывания в Трифельсе приличный обед: котелок горячего супа с не успевшим зачерстветь хлебом. По настоянию Лоншана узнику даже принесли кувшин вина. Выписанное аптекарем сонное снадобье начинало действовать, и король сквозь дрему улыбнулся канцлеру.

– Я воистину рад твоему приезду, – сказал он. – А воспоминание о том, как ты перемолол в кашу этого мужлана бургграфа, я до смерти не забуду.

Его собеседник поерзал, стараясь устроиться – он настоял на том, чтобы ему разрешили сесть на полу рядом с кушеткой Ричарда.

– Бог не забыл тебя, монсеньор. Не надо отчаиваться, – воскликнул он с чувством, почти умоляюще. – Ведь я приехал вызволить тебя отсюда.

Ричард сомневался не в искренности намерений канцлера, а только в его способности свершать чудеса.

– Тебе не получится запугать императора на манер нашего бургграфа, Гийом, – заметил он, зевнув. – Для Генриха ад – дом родной…

– И все-таки, сир, я что-нибудь придумаю. Клянусь спасением моей души.

Ричард не ответил. Его ресницы медленно прикрыли глаза, а ровный ритм дыхания подсказал канцлеру, что король уснул. Канцлер с первыми лучами рассвета планировал направиться к императорскому двору в Хагенау, и знал, что ему самому надо выспаться. Но уйти отсюда он не мог. Хотя ему и удалось заставить бургграфа выдать Ричарду второе одеяло, холодный ночной воздух по-прежнему гулял по камере, проникая через бойницы. Гийом снял с себя плащ и бережно укутал им спящего.

Жизнь у Лоншана была нелегкая, и в определенном смысле делалась еще труднее из-за того, что его немощное тело служило приютом для высокого ума. Сколько Гийом себя помнил, над ним жестоко насмехались, ибо в их век физический изъян зачастую рассматривался как признак внутреннего греха. Он скоро понял, что намного превосходит умом своих мучителей, и с младых ногтей дал себе зарок всем это доказать. Сгорая от желания превзойти всех этих идиотов с их красивыми лицами, здоровыми телами и пустыми головами, Гийом рассматривал церковь как единственное доступное ему поприще. Не обладая ни обаянием, ни приятной внешностью, ни семейными связями, он мог полагаться только на свой интеллект, и тот со временем добыл ему место клерка при Жоффе, незаконнорожденном сыне старого короля, занимавшем тогда пост канцлера. Тем карьера Лоншана скорее всего и ограничилась бы, не доведись ему случайно повстречаться с Ричардом, в ту пору молодым герцогом Аквитанским.

Сложно было представить двух более непохожих людей: принц, щедро одаренный природой, и калека-карлик. Но к изумлению Лоншана, Ричард не поглядел на физические изъяны, проник за завесу неприглядной внешности и смог оценить отточенный как сталь ум. Гийом стал канцлером Ричарда, и когда тот был коронован, стал канцлером Англии. Ричард возвел его в сан епископа Илийского, дал должность главного юстициара, выхлопотал назначение папским легатом и, отправляясь в Святую землю, оставил свое государство на попечение Лоншана.

Никогда амбиции Гийома не достигали подобных высот: он осмелился даже мечтать о главной вершине, престоле архиепископа Кентерберийского. Лоншан пользовался новоприобретенной властью, чтобы облагодетельствовать членов своей семьи, отомстить своим давним обидчикам и воздать должное тем, кто, оберегая королевский трон, так и не получил награды. Но где-то на этом своем пути он сбился с дороги. Гийом настроил против себя тех, в чьей поддержке нуждался, слишком открыто выражал презрение к англичанам и их треклятому острову и наконец угодил в ловушку, расставленную младшим братом короля, который оказался умнее, чем он думал. За месяцы в изгнании у него не было