Наращивая машинное производство до бескрайних пределов — человечество ликвидирует себя, делая себя НЕНУЖНЫМ далее для эволюции Вселенной.

Ничем не могу помочь. Кроме как тем, что сказал вам правду.

Что сказала старшая третьего барака на вечерней поверке:

— Ну что, бляди, проститутки, вафлушки, сексуальные работницы ебального фронта? Все на месте? А куда вы денетесь. Новенькая, номер 19–190! Что, коленки о камушки ободрала? В карьере работать — это тебе не яйца крутить по сто баксов за яйцо, да? Штрафованные второго разряда — сегодня без ужина. Остальные — в столовую. Бригадиры и звеньевые — впереди, не нарушать у меня. Нале-ву! Ша-гоом — аррш! Запевай! Суки нетраханные — громче! веселей!

Что сказала заключенная номер 19–190, сидя в полутьме на нарах и привалившись спиной к рифленой пластиковой стенке барака, такой же штрафованной подруге:

— Я ему с самого начала условие поставила: работать буду, могу почти все, только без этой, капрофагии, короче чтоб никакого говна. Но черных обслуживать не буду. Не потому что расистка, а потому что противно. Я их уважаю, всё, работать вместе, есть вместе — пожалуйста, без проблем. Но как этот черный хуй увижу, шланг как у коня, как копченая колбаса — я не могу. И чтоб кожа черная ко мне прикасалась — я что, обязана, в конце концов?

Ну, сутенеров ты же знаешь, они сначала такие ласковые, ты что, прямо медовые. Ладно, говорит, но ты меня тоже пойми: если слух пойдет, что я расист, как мне работать? Посадят ведь, и вас всех пересажают. Так что давай договоримся: я тебе одного направлю на пробу, молодой, чистенький, нормальный парень, ты его попробуй обслужить по-хорошему.

Приходит славный такой клиент, вежливый, ну губы там эти толстенные, нос горилльий, волосенки барашком, но так вообще нормальный. Я подумала: а дай выпью перед этим, это ж типа теста на профессию, надо пройти, и вообще. Другие же многие с черными спокойно трахаются. Выпила. Он меня трогает, ладошки розовенькие, а руки черные, и везде он пальцы сует. Я уж глаза закрыла, а все равно представляю.

Ну, хотела раком, а он по-миссионерски хочет, чтоб все видеть, значит, и в лицо мне смотреть. А у меня уже выпивка под горлом играет. Короче, как он мне всунул свой черный, как я его представила в себе — так ему в лицо и сблевала. Ну ничего не могла поделать, даже отвернуться не успела.

Ну, он меня, конечно, отметелил. Две недели не работала, синяки лечила. И накатил он на меня Дику-Рику, менеджеру нашему, знаешь, сутенеру крышеванному, грозе тридцатых блоков, по полной. Дик-Рик мне: что, лимон сосать не могла? Ладно, черных не бери, Марго и Джейн тебя подстрахуют с черными, если что, ну хоть латиносов-то можешь? Без проблем, говорю, латиносы нормально, молоденькие там вообще красавчики часто.

Но этот пидор черный стуканул на меня в Полицию Равенства. Прикатили к нашему салону, меня в наручники, двое суток в камере — и пожалуйте на суд.

Что ответила подруга, сидя рядом на подушке и угостив новенькую номер 19–190 половинкой настоящей сигареты:

— Если тебе про меня скажут, что ковырялка — ты не верь, они мне завидуют, что старшая меня побаивается. На прошлой зоне девки одной стукачке нож в пизду засунули и распороли до ребер. Думали на меня, а доказать не смогли, только в карцере два месяца продержали. Ты меня держись, это спокойней тебе будет, что мы рядом спим.

Черных здесь нет, их вообще не сажают, и хер с ними, все к лучшему, хоть здесь жить можно нормально. А этих их козлов, мужиков, сексуальных маньяков я бы кастрировала лично. Левой рукой за хуй берешь, правой бритвой чик! — и давай следующего. Знаешь — десять бы кочерыжек срезала — и все бы остальные как шелковые стали. Друг друга бы в жопу ебли — вот это пожалуйста, вот это у нас приветствуется!

Что говорил под сенью американского флага судья перед вынесением приговора в почти пустой комнате заседаний:

— Мы видим, как глубоко живет системный расизм в людях порочной белой расы. Системный расизм тлеет в белых людях на уровне инстинкта, на уровне физиологических реакций. Нам предстоит долгий и трудный путь борьбы за то, чтобы его, расизма, в инстинкте, не должно быть… Все люди имеют равное право на любовь. Все люди имеют равное право на счастье. Все люди имеют равное право иметь равный товар за равную плату. И вот американскому гражданину, члену общества, налогоплательщику… ну все равно, не важно… отказано в том, на что он имеет право — и что на его месте получил бы любой белый. Это преступление ненависти наполняет мое сердце скорбью и гневом.

Подсудимая попёрла… попрала самое святое, что есть в нашей Конституции: право на счастье. Она надругалась над основным и священным принципом нашей жизни — над принципом равенства. С особенным цинизмом она глумилась над истцом, извергнув ему в лицо непотребное содержимое своего желудка.

Но Закон гуманен. Но справедлив. И суров. При этом целителен. Закон предоставляет подсудимой право и возможность исцелиться. Перевоспитаться. Избавиться от белой привилегии, от оскорбительного белого супрематизма. Проникнуться современной, человеколюбивой идеологией равенства и любви… и справедливости. Осознать свою вину и искупить ее полезным трудом на благо общества — и прежде всего на благо угнетенных меньшинств.

Властью, данной мне Законом и народом Соединенных Штатов, я приговариваю подсудимую к девяти годам исправительных работ с отбыванием первого года в колонии строгого режима, а остальных, в случае хорошего поведения — в колонии общего режима.

(Стучит молотком по подставке.) Заседание окончено.

Что сказал сутенер Дик-Рик, гроза тридцатых блоков, своему знакомому по бизнесу, шлепая по попке одну из подопечных дам и передавая ему кое-какие полезные мелочи для Нэнси, а ныне номера 19–190 на женской зоне — чтоб девочки ценила его заботу в любых обстоятельствах:

— Кто что ни говори, но белым черные бабы даром не нужны. Разве что из интереса, для экзотики, разнообразия попробовать. А так, по жизни — очень редко. Из двух баб, белой и черной, белый всегда выберет белую. Ну разве что она совсем старуха или крокодил, или черная совсем уж красавица, тогда чернушечку возьмет. А вот черный — наоборот: ему белых девок подавай. С черными ему проще и привычней, легче, но при возможности, если шансы равные — почти всегда он белую возьмет. Кстати, это и к желтым, и к латиносам относится. Все за свою расу — но хотят белых баб.

Это получается так: мужики — все расисты. Хотят белых. Но как-то им это сходит. А если белая баба черного не хочет — сразу ее в таком расизме обвинят, что конец всему.

Я тебе скажу, когда наша родная Полиция Равенства до этого толком доберется — она заставит установить квоты: кому сколько трахаться с какими расами. Проценты высчитают. Разрешат: три раза с черным — тогда можно пять раз с белым и два с желтым.

Блять, а про женитьбы я вообще. Тоже квоты. Сколько черно-белых семей, сколько желто-белых… кстати, черно-латинские браки — вот это будут смертоубийства! Ха-ха-ха-гхх!..