привыкнуть, довериться и поверить. Так что Лерт ничего не требовал взамен, приходил каждый день и приносил еду, рассказывал истории — про свою жизнь, про жизнь своего отца-пирата, про жизнь выдуманных героев разных историй.

Он часто улыбался, но почти никогда не смеялся. Иногда говорил, что скучал по отцу, который постоянно в море. Иногда молча грустил. Но никогда ничего не требовал взамен и даже не спросил моего имени.

На седьмой день Лерт признался, что совсем перестал видеться с соседскими мальчишками, с которыми раньше играл каждый день. А следом признался, что его совершенно это не заботило, потому что теперь у него есть я.

До сих пор не знаю, как надо было на это реагировать. Он сказал мне… Извини, не помню дословно, но его фраза звучала до абсурдности просто. «Они злятся, что я больше не прихожу к ним. Но зачем же мне приходить к ним, если теперь я прихожу к тебе?» — и улыбнулся. Той своей доброй, тёплой улыбкой. Сказал это так, будто не было ничего на свете более понятного, простого и логичного.

— Почему? — это было первое, что я ему сказал. Спросил, почему он ко мне приходит, ведь с теми соседскими мальчишками — я был уверен в этом — ему было интереснее и веселее, чем со мной, который зачастую даже не смотрел на него.

Лерт вопрос понял не сразу. Смотрел на меня широко распахнутыми карими глазами и никак не мог взять в толк, что для меня такие вещи — не сами собой разумеющиеся.

— Так ты все же разговариваешь! — радостно воскликнул он, даже не собираясь отвечать на мой вопрос.

Он ответил на него многим позже. Сказал, что я был его другом уже тогда, ведь «своего человека чувствуешь сразу». С того момента прошло больше пятнадцати лет, а я так и не понял, что значили его слова.

— Извини, просто ты молчал больше недели, вот я и начал думать, что ты не говоришь. Ты не подумай, мне всё равно. Если не хочешь разговаривать, я заставлять не стану. Тебе, наверное, так комфортней. Ну, молчать постоянно, — Лерт затараторил с такой скоростью, что я с трудом улавливал, что он произносил. — Вообще папа думает, что много молчат обычно те, кто много знает. Мудрецы, в общем. Или те, кто что-то плохое задумал. Но ты ведь не задумал ничего плохого, верно? Ты хороший. Я это чувствую.

Внутри что-то защемило от его слов. Это не было страхом и не было физической болью, но больно все равно стало где-то внутри между ребер. Я схватился за воротник рубахи и немного оттянул его в надежде, что неизвестное щемящее чувство пройдёт само, но оно только больнее укололо, когда Лерт обеспокоенно проследил взглядом за моими движениями и потянул ко мне руку. Я дёрнулся назад.

Я позволял ему быть рядом, сидеть рядом, говорить мне всё, что он хотел, был благодарен, когда он приносил еду или вещи, но он никогда не прикасался ко мне, и я про себя радовался, что мы не настолько близки.

Лерт сразу же опустил руку.

— Прости, — тише обычного сказал он. — Ты же знаешь, что я бы не сделал тебе больно?

Но он сделал. Я не знал, как ещё расценивать испытываемые мной ощущения, кроме как «боль», но сказать об этом Лерту в момент, когда он смотрел на меня так, словно не было в его жизни никого дороже меня, я не решился.

— Прости, — ещё раз повторил Лерт и сам ненамного отодвинулся от меня. — Мне показалось, что у тебя там что-то заболело, и я подумал: вдруг ты ранен, и тебе нужна моя помощь. Если тебе нужна моя помощь, ты же скажешь об этом, правда?

Я не умел просить помощи ни тогда, ни сейчас, — слишком сложная и непосильная для меня задача — но я пробубнил скомканное «да» в ответ. Лерт нахмурился. В ту секунду я не понял, но он не поверил мне. Пусть Лерту было столько же, сколько мне, он разбирался в человеческих чувствах в разы лучше любого взрослого уже ребёнком. Скорее на интуитивном уровне догадывался или чувствовал эмоции другого, нежели подмечал детали или мог считывать чужую реакцию.

Он приходил ко мне ещё несколько дней, много говорил, продолжал таскать еду, но теперь старался держать дистанцию.

Потом вдруг пропал на пару дней, не предупредив, и я решил, что он больше не придет. Это ведь было вполне ожидаемо, верно? Что рано или поздно он бросит меня. Во всяком случае, такой поступок не вызвал бы никаких вопросов. Но он вернулся.

Лерт пришел ближе к вечеру, в этот раз без еды. Пока его не было, пришлось вернуться к объедкам и помоям, а за время, пока Лерт был со мной, я быстро привык к хорошей еде. И к хорошей компании в лице мальчишки, который часто говорил без умолку.

Он не стал садится рядом, но подошёл довольно близко.

— Извини, что меня так долго не было, — прошептал Лерт. — Вернулся отец, и я совершенно не следил за временем.

Я помотал головой, мол, ничего страшного, я и так прекрасно справляюсь, и вообще ты не обязан приходить. Лерта такой ответ, я думаю, не устроил.

— Ты, возможно, разозлишься на меня, — вновь заговорил Лерт. Выглядел он неуверенно и в первый раз избегал моего взгляда. — Но я рассказал о тебе родителям. Спросил у них разрешения позволить тебе жить с нами. Мы не очень богаты, но это всяко лучше, чем на улице. Я взял с них обещание ничего у тебя не спрашивать, поэтому не волнуйся!

После его слов я перестал дышать. Страх накатил привычной волной, парализовал на мгновение, а потом сжал сердце своими цепкими пальцами. Тёмные туманные щупальца стали появляться из-за моей спины впервые с момента нашей встречи. Я даже толком не знаю, чего именно испугался: того, что Лерт всё-таки не оставил меня, или того, что его родители могут оказаться такими же садистами, как Инганнаморте.

Ленты за моей спиной расползались в разные стороны, и некоторые из них потянулись к Лерту. Он отступил на шаг назад, но не убежал.

— Пойдём к нам. Мои родители добрые хорошие люди. Мама всегда хотела второго ребенка, а отец будет только рад, если у меня появится брат, пусть и не родной, — он на мгновение взглянул на приближающиеся к нему щупальца,