подонком, но даже такие подонки и эгоисты как я способны на благородные поступки. Я люблю море так же сильно, как и ты. И если есть возможность дать ему свободу, я дам, — впервые за последние пару сотен лет Райнер заговорил о чём-то сокровенном, личном. Он чувствовал, как вспарывал собственную грудь, разрывал швы и вытаскивал гниющие чувства. Даже тогда, с Эйлертом, он не был настолько честен, как сейчас.

— Ты прав, я люблю море…

— Но помимо моря в твоей жизни есть ещё Эйлерт Лир. Я знаю, — говорить о чужих чувствах намного проще, и Райнер быстро отвернулся от своих. Снова.

Только для Рагиро эти слова стали оглушающей пощёчиной. Он задержал дыхание, медленно выдохнул.

— Не смей приплетать его сюда, — огрызнулся Рагиро.

— Только за борт меня не выбрасывайте, капитан Савьер, — Райнер вскинул руки в примирительном жесте и усмехнулся, пытаясь сгладить вновь накалившуюся ситуацию. Рагиро вскочил со стула, быстро подошел к Райнеру и замахнулся, желая ударить, но остановился, выдохнул и опустил руку. — Если бы ударил, тебе стало бы легче дышать.

Но Рагиро не ударил, и дышать было по-прежнему тяжело.

— Ты во всем виноват.

Винить кого-то всегда легче, чем взять ответственность на себя. Но чем больше Рагиро думал над этим, тем сильнее не понимал, как он мог брать ответственность за чужие действия на себя, как он мог быть виноват в том, что Инганнаморте поступали с ним так, как поступали, и как он мог повлиять на ход всего с ним случившегося.

— Да, знаю. Но изменить все равно ничего нельзя, — согласился Райнер. Неприятное и незнакомое ранее чувство укололо где-то внутри, но он не обратил на него внимание, потому что это не могло быть виной. Райнер Финн никогда не испытывал чувства вины. Никогда.

— Говоришь так, будто, если бы мог, то изменил бы.

Рагиро нахмурился и закрыл глаза. Только в этот момент он понял, что злился не столько на Бермуду и на всех Инганнморте, сколько на единственного родственника.

— Нет, но так у меня есть весомая причина, — честно ответил Райнер. Он тоже не предполагал, что разговор с Рагиро выйдет до такой степени тяжелым. — Ты должен меня ненавидеть.

Ненависть — штука сложная. Сложнее любви. Или любого другого чувства. Ненависть ослепляла или наоборот — дарила хладнокровие, заставляла мстить, убивать или идти на жертвы, о которых впоследствии люди жалели.

— Должен, — неслышно ответил Рагиро.

— Но?..

— Но я знаю тех, кто в сто крат хуже тебя. Ты просто жалок в своих попытках заполучить власть и силу, Райнер. А ради чего? — он смотрел в пол, потому что смотреть на Райнера ещё было сложно. Сжал зубы, словно уже заранее догадался, какой получит ответ. И медленно выдохнул.

— Ради чего? Кому, как не тебе, это понять? Ты думаешь, только в твоей жизни есть человек, ради которого ты готов на всё? О нет. Для тебя это Эйлерт Лир, для меня — Эверетт Уоллис.

Рагиро показалось, что он начал понимать Райнера. Не достаточно хорошо, чтобы простить, но достаточно, чтобы смотреть на него без давящего чувства между ребер. И он посмотрел. Разговор окончился. Произнеся намного больше, чем хотели, они на несколько секунд решили, что готовы пойти друг другу навстречу. Но наваждение прошло.

— Я не стану извиняться, Рагиро, — повторил свою первую фразу Райнер. — Но мне жаль, что твоя жизнь сложилась так. Я не желал подобного ада для кого-то из своей семьи, — он развернулся к двери и направился к выходу.

— Мне тоже жаль, потому что мы никогда не были семьей. И вряд ли когда-то станем, — напоследок бросил Рагиро, прежде чем дверь за Райнером закрылась.

 

***

 

Эйлерт стоял напротив двери в спальню, дожидаясь Райнера. Они не сказали друг другу ни слова и разошлись в разные стороны, но Лерт в очередной раз пожелал, чтобы их жизни — жизни каждого, кто хоть как-то был причастен ко всей этой истории — сложились по-другому. Если высшие силы могли хоть что-то исправить, то он со всей несвойственной верой просил их переписать эту историю. Эйлерт никогда не был особо религиозен, но в такие моменты безмолвно обращался к небу. Другие люди называли это молитвой, но он слишком не любил Бога, как и не любил молиться.

Вернувшись к Рагиро ещё более задумчивый и напряженный, Лерт подошёл близко-близко и, не спрашивая, уткнулся лбом ему в плечо. Закрыл глаза, слушая тишину.

— Весь разговор подслушал?

Вся ненависть растворилась, едва Эйлерт зашел в комнату, и Рагиро слабо улыбался — Лерт слышал по голосу. Они давно научились предугадывать настроения друг друга, успокаивать действиями, словами, взглядами, и за много лет ничего не забыли. Чувство безмятежности, которое они обрели, вновь оказавшись рядом, — лучшее чувство, что когда-то им доводилось испытывать.

— Я не подслушивал, — прошептал Эйлерт и тихо рассмеялся. Оба знали, что он говорил неправду, но обоих это устраивало.

— Конечно, я так и понял. Охранял дверь, чтобы нам с Райнером никто не помешал, — Рагиро редко шутил и редко смеялся, и тем ценнее становился этот момент.

— Именно, — серьёзно подтвердил Лерт, не открывая глаз. — Насчет того, что сказал Райнер… я не…

— Забудь. Я не собираюсь винить тебя в поступках тех, кого ты даже не знаешь. Всё в порядке.

В порядке, конечно же, ничего не было, но Эйлерт благодарно кивнул и не стал продолжать. Рагиро ещё не определился, какие чувства его одолевали от осознания, что семья самого дорогого ему человека причастна к ужасам, которые творили Инганнаморте, но точно знал, что обвинять его в этом он не имел права.

Они простояли в абсолютном молчании не одну минуту, не двигаясь, почти не дыша и надеясь, что мир застынет и стрелки часов больше никогда не пойдут вновь. Им катастрофически не хватало времени и друг друга. Никто не мог ничего поделать, разве что наслаждаться единственной ночью, после которой первостепенной задачей станет смертельная битва. Битва, из которой вернутся не все.

Рагиро бережно, едва ощутимо коснулся предплечья Эйлерта, задержал дыхание и несильно сжал его руку. Такие прикосновение — единственное, что они могли себе позволить. Нечто большее — слишком опасно, слишком неосмотрительно, слишком безрассудно. Просто слишком. Эйлерт это понимал так же хорошо, как Рагиро, и, так же как Рагиро, был с этим категорически не согласен.