уверенным шепотом. – Но твой высок, а ты закапываешь его поглубже. Чтобы никто, не дай Варх, не приметил, разрешая и дальше глотать книжную пыль.

– Вы сами разве не тем же занимаетесь при королевском дворе? – прошипела с укором.

Сам прячется «от себя», а еще меня поучает!

– Сейчас речь не обо мне, – нахмурился мастер, украдкой приобнимая меня за талию, пока Райс с Граймсом отвлеклись на шарик-артефакт. Нервная «каффа» внутри меня на этот раз не дернулась. – Тебе не нужно бояться нового. Не нужно бояться своей силы. Как и меня, Эйвелин. И себя. И своих желаний…

И такой взгляд у него был пронзительно-двусмысленный, что я без лишних пояснений поняла, о каких он желаниях. О тех самых, щекотно-согревающих, которым во мне совсем не место!

– Вы как-то зачаровали свои руки, да? – сбивчиво прошептала, чувствуя, как жжет кожу на талии в тех местах, где украдкой отмечается его лапа.

То ли привычка все-таки начинала вырабатываться (а ее так-то об этом не просили!), то ли мудреная магия. Вейн меня часто пытался пощупать под тем или иным предлогом, но ни одной захудалой мурашки… Ни одной!

– Что? – закашлялся Рэдхэйвен, рефлекторно сжимая ткань. И меня.

Тело шарахнуло невидимой молнией, и я чуть не сложилась пополам в кабинете Граймса.

– Да как вы вообще это делаете?! – попыталась одернуть от себя лапу, бесстыдно забравшуюся под кофту.

– Не понимаю вас, Эйвелин.

– Вы только касаетесь, а меня уже всю мурашит до пяток. Это ненормально. И нездорово. И…

– Полагаете? – лапа бесцеремонно поехала вниз. Уффф… – Правда хотите знать секрет?

– Да уж будьте добры. Это какое-то плетение? – пыхтела, изворачиваясь в стороны. – Небось запрещенное!

– Все очень просто. Мне нравится к вам прикасаться, мисс Ламберт. Очень нравится, – искренне выдохнул хитанец. – И мне хочется, чтобы вам это было приятно. Тогда больше шансов, что вы не начнете драться и кусаться снова… И будете позволять мне это делать и дальше. Так что в итоге я, как всякий эгоист, забочусь о себе.

Он развернулся, закрыв нас своими широкими плечами, поймал мой кулак и «оттопырил» от него палец. Сжал, мягко прокатившись по фалангам до ноготка, притянул к губам и поцеловал в подушечку. Стадо непослушных, невоспитанных и окончательно от рук отбившихся мурашек проскакало от пояса до шейных позвонков. Что и требовалось доказать: чародей!

– Если вижу, что вам приятно, запоминаю, – делился наукой негодяй, поглаживая основание указательного пальца.

Внутри закипал керрактский вулкан, непонятно что вообще в моем теле забывший.

– Прямо научный подход… – проворчала, суматошно вспоминая, зачем я вообще в кабинет Граймса приходила.

– Скорее, интуитивный. Вот так, да? – потер впадинку между пальцами, надавливая на какую-то волшебную точку и высекая искры из всего остального тела.

Сумасшествие. Фо-о-орменное. Огхарреть, просто огхарреть.

– П-перестаньте, а? – взмолилась шепотом.

Пожар внутри не собирался стихать. Словно Даннтиэль меня уже всю зацеловал и загладил, предварительно раздев и швырнув на черные простыни. С золотыми вензельками.

И тут совсем не получалось сказать: «Это же просто палец!». Или «это же просто ухо». С Рэдхэйвеном вообще все непросто!

– Я не подопытный зверек, я…

У меня уже легкие, как дышать, забыли. Зато бешеное сердце помнило, как колотиться.

– Вы моя невеста, – довольно ухмыльнулся хитанец. – К свадьбе я буду знать все ваши чувствительные места, мисс Ламберт. И буду надежно застрахован от укусов и побоев.

– А у вас глаза желтые, – осоловело отметила, сглатывая слюну.

Как истинная дикая вирра, я, кажется, снова мечтала его сожрать. А еще над Килирой хихикала!

– Снова? – вздохнул удрученно.

– Вы что, совсем это не контролируете? – подивилась золотистым радужкам, в которых вполне могла бы поймать свое отражение, если бы способна была сейчас сфокусироваться.

– Побочный эффект, – пожал плечами Даннтиэль и, горестно вздохнув, добавил: – Очень дурная наследственность. Вас это сильно смущает?

– Нет, я… почти привыкла.

– Так, господа безбилетники, воришки и тунеядцы! – громыхнул Граймс с порога, с шумом распахнув дверь. А я и не заметила, что он куда-то уходил. Док, озарив диагностический кабинет едкой ухмылочкой, продолжил: – Я кое-что нащупал.

В доказательство «нащупанного» он потряс свежим томиком в бордовой обложке. Книгу я узнала без труда: сама вечно залипала на полке с биографиями великих ученых. Особенно на этой, в которой была и мамина.

– Ваша мать, если не ошибаюсь, принадлежала к тэль Лаэлям? – бормотал док себе под нос, просматривая содержание относительно современной книги. – Диковинный род, старинный. Я в свое время писал научную работу для журнала, ссылаясь на ее труды. Очень любопытные исследования в области контроля и медикаментозного подавления магической сути…

Док, не глядя по сторонам, прошелся до своего стола и плюхнулся точно в кресло.

– «Лаура тэль Лаэль, ведущий ученый последнего десятилетия в области магической медицины, отважный борец с иномирскими хворями, широкий практик и бесстрашный экспериментатор», – зачитал бегло Граймс, найдя искомую страницу. – Моя, в каком-то смысле, коллега. М-да… и как истинный целитель – пусть не полевой, а лабораторный – она знала, когда нужно «резать». Вам было четырнадцать, когда вы лишились матери после трагического случая?

– Как вы дошли до этой дикой, но потрясающе занятной идеи, Граймс? – хмуро прохрипел сир Райс, грозовой тучей нависая над плечом целителя.

– О, все просто: если дар девчонки не проявился при поступлении, значит, его заблокировали раньше, – бубнило себе под нос «светило медицины». – А кто, как не великий ученый-экспериментатор, мог приложить руку к подавлению сущности собственного дитя? Папаша ваш, насколько я понял, весьма скромных талантов, мисс Ламберт?

– В-весьма… – выдохнула ошалело.

– Первые зачатки магической предопределенности появляются в период… кхм… созревания. Могу я спросить, милочка, вы с матушкой часто ссорились в последние дни ее жизни? – деловито уточнил док, шумно захлопывая книгу. – Может, были еще какие-то признаки пробуждающейся женственности?

Я зажмурилась, отказываясь впустить в себя воспоминания. После них всегда приходила боль – тихая, тягучая, саднящая в области груди.

Мы, действительно, много ругались из-за мелочей. Во мне бушевали проснувшиеся гормоны, и раздражало решительно все – от розовых рюшей, которыми мама вдруг украсила интерьер спальни, до ее нового увлечения пичкать меня «полезными тониками» собственного изобретения.

***