Комнатной собачонкой. И никогда не смел сказать, что думает, не ощущал в себе мужества и энергии. Если бы в воровстве обвиняли его, он без колебаний сдал бы Лаванду. Но обвинили ее, и Флориан готов был все отдать, чтобы ее отпустили. Считаные мгновения оставались до удара скипетра, до свободы или наказания. Считаные мгновения отделяли Флориана от самого себя, подлость от подвига, нерешительность от решения. Он дал себе труд заметить важность этого мгновения, и его пронзило будто молнией, кровь застыла в жилах, затем побежала вновь.

Флориан бросился к трону, подняв руку, словно школьник на уроке. Отец попытался его удержать, но не успел. Жакар замер, держа скипетр на весу.

– Что такое? Что тебе надо? Кто ты?

– Флориан фон Вольфсвинкель, сын придворного архитектора.

Флориан не узнал собственного голоса. Сила более могучая, чем он, избавила его от необходимости произнести «сир» или «ваше величество».

– И что? У тебя свидетельство?

– Нет, признание.

– Надо говорить: признание, сир. Итак, я слушаю.

– Это я украл план Бойни.

Жакар взглянул на стоящего перед ним бледного подростка с ротиком-сердечком, в надвинутой на лоб шапочке. Король положил скипетр себе на колени.

– Зачем?

– Чтобы насолить отцу, он хочет сделать из меня архитектора.

Фон Вольфсвинкель-старший чуть не задохнулся от ужаса и стыда.

– Расскажи поподробнее, – приказал Жакар, уничтожив взглядом своего архитектора.

Флориан уверенно начал:

– Мы поднимались на башню во время церемонии Последнего Кирпича. Отец забыл листок с речью и отправил меня за ним. Он не может говорить на публике без бумажки. Жалкий человек! План лежал на столе, он его оставил там уходя. С его стороны большая небрежность, понимаю. Я взял план.

– И тебя никто не видел?

– Возможно, Бенуа, он отпер мне дверь.

– Бенуа, мажордом?

– Именно.

– Именно, сир, сопляк. Ты лжешь. Бенуа получил приказ стоять у входа в башню и принимать гостей.

– Он вас ослушался.

Лаванда смотрела на Флориана, разинув рот. Наймит дивился собственному удивлению. Сердце Манфреда колотилось так, что готово было выскочить в окно. Фон Вольфсвинкель тихо подвывал. Илария грозно сложила руки на плоской груди. Бенуа обливался холодным потом, что заметно повредило его рыжим кудрям. Теперь он тоже заслужил убийственный взгляд.

– И что ты сделал с планом? Отдал его кому-нибудь?

Флориан не сомневался, что кусочек пергамента благополучно добрался до мятежников, и неожиданно взял их под защиту:

– Нет.

– Он в крепости?

– Нет.

– Где же он?!

– Я его сжег.

– Что-что?

– Сжег.

– Сжег?!

– Сжег.

Жакара чуть удар не хватил. Инферналь наклонился к нему, теребя бородку. Последовал удар скипетром.

– Виновен. Государственная измена. Белый остров. Сегодня ночью.

Флориан улыбнулся. Он отправлялся в ад, но это не имело значения. За одну минуту он совершил много больше, чем за долгие годы. К лодке привяжут нового Флориана. Он лишился будущего, зато нашел самого себя.

48

В день первой четверти январской луны Лисандр долго ждал Лаванду в канавке. Опоздание резало его ножом. А Лаванда между тем сидела в тепле у себя в гостиной и занималась с Манфредом алгеброй. Старик поклялся, что его дочь отныне не подойдет к мятежникам на пушечный выстрел. Но откуда Лисандр мог узнать об этом? Он думал: не обиделась ли она на него? Он не должен был убегать так стремительно. А вдруг случилось ужасное? Вдруг Лаванда попыталась похитить план Бойни и ее схватили? Вдруг она погибла?!

Лисандр гладил кота, и с каждой минутой мысли становились мрачнее.

В полдень он понял, что ждать нечего, и медленно направился в сторону леса. Решил идти прямиком в Гиблый, и наплевать ему на суп.

К Гиблому лесу он шел четыре часа. Серо-зеленая опушка, тускло-голубые ели. Стволы переплелись, встали заслоном, строем, изгородью, стеной. От их пропыленной коры веяло темной, невыразимо древней тоской, горьким отчаянием, понятным Лисандру, который тревожился за Лаванду, за Эму, за Лукаса, Шарля и Матильду. Он чувствовал, что ушел далеко от них. В поисках опасной лазейки оказался в необитаемом пространстве. Лаванда – его единственная связь с обычным миром. Если она заставила его ждать без серьезной причины, ей придется просить у него прощения. Лисандр не знал, тревожился он за Лаванду или злился на нее.

Он шел вдоль опушки безо всякой осторожности, размеренным шагом, уперев руки в бока. Неподвижные деревья казались призраками и думали о чем-то недобром. Им помешали расти. Умертвили, оставив сознание. Лес шуршал, скрипел, стонал. Узлы на стволах казались глазами, что неотступно следили за каждым движением Лисандра. За деревьями прятались звери, настороженные, готовые защищать границу леса.

Лисандр шел, ощущая, как давит на него тяжесть чужой тоски, немое рыдание, которому он предпочел бы кровь, хруст костей, запал битвы. Невыносимый груз даже для закаленного человека. А потом стало еще хуже. Возле березок у него вдруг волосы встали дыбом. Он остановился. Что-то шевельнулось. Он подождал. Никого. Двинулся дальше. За спиной шорох. Отступил на несколько шагов. Все стихло. Он хотел идти дальше, как вдруг белая кора березы зашевелилась. Береста отделялась от ствола слоями с мягким шуршаньем.

Лисандр проходил здесь много раз, но ничего подобного не замечал. Почему именно сегодня? Потому что сегодня у него в кармане лоскуток и звено цепочки? А что, если?.. Лисандр опустился на колени перед березой и, зажав в кулаке находку, протянул ее дереву. Кора затрепетала, с земли поднялся клуб пыли. Лисандр не упустил удачи и сделал шаг навстречу. Его рука пересекла границу.

Сердце у Лисандра готово было выскочить из груди, когда он протянул руку между стволами. Вихрь усилился, в мальчика полетели комья земли. Невидимая сила, твердая, как стальной прут, ударила его по руке, и рука тоже стала твердой. Лоскутик и цепочка больно впились в ладонь. Но Лисандр упорно двигался дальше и погрузил вглубь леса руку по плечо.

Плеть плюща оторвалась от дерева, обвила его кисть и больно сжала. Кулак раскрылся сам собой. Лисандр заметил, что ладонь у него стала гладкой, как воск. Все линии исчезли, и на пальцах тоже. На ладони сияли, мерцали, переливались его трофеи. Лисандр застонал от боли и хотел отдернуть руку. Однако лес уже завладел ею. Теперь ее можно только отрубить, иначе он не отпустит.

Что-то извилистое скользнуло к нему. Лисандр подумал: змея! Но нет, ветка шелковицы. Она грациозно приподнялась и хлестнула его по пальцам, чтобы он распрямил их окончательно. Лисандр почувствовал себя марионеткой. Рука ему больше не принадлежала. Он выронил звено цепочки, вихрь подхватил лоскуток. Ветка тут же отстранилась, плющ отпустил. Кровь снова побежала по венам. Лес так быстро оттолкнул его, что собственная рука стукнула его в грудь. Все линии вернулись на ладонь. Но пальцы исколоты шипами, и плющ отпечатался на запястье. Там, где лежали трофеи, появились две язвы.

Лес забрал свое добро обратно. Лисандр ошибся. Он не получал приглашения.

Значит, тем более нужно его добиться.

49

Август Максимилиан Ламотский высадился на берег с большой торжественностью в один из бледных солнечных дней. В его честь Овечью