– Выгорели на африканском солнце, – объяснил священник, поймав взгляд собеседницы.

– Но ведь вы… – Мысли в голове Амалии путались и скакали, словно задавшись целью играть в какую-то дикую чехарду. – Вы же умерли, разве не так?

– Умер Леонар Тернон, – пояснил священник. – А отец Рене, наоборот, родился.

Отец Рене… Рене… Черт возьми, ведь Рене по-французски и в самом деле значит «заново рожденный»! Значит, он неспроста взял себе это имя…

– Но как вам удалось уцелеть? – вырвалось у Амалии.

– Сам не знаю, – ответил Леонар Тернон, пожимая плечами. – Раненный, я случайно добрел до какой-то миссии, где жило всего несколько монахов. Вы и не представляете себе, какая там была глушь… Вокруг жили враждебные племена, но эти люди ничего не боялись… Вера в бога давала им силы. Я был едва жив и, пока возвращался к жизни, понял одну простую вещь: все привычные нам понятия – мишура. Золото, деньги, слава… честолюбие, желание отличиться… ненависть, все эти мелкие страсти, замутняют душу, душат нас и мешают жить. Когда-то мне нравилось тешить себя мыслями, что я покрою себя славой и Ортанс пожалеет, что бросила меня… они все пожалеют об этом… Я вовсе не был глуп, поверьте. Я прекрасно понял, что меня обманули те, кому я доверял больше всех на свете. Ведь Проспер долгое время был мне вместо отца, а Надин была все равно что мать… Но на людей нельзя полагаться, мадам Дюпон. Полагаться можно только на бога. И когда я поправился, я решил, что останусь в миссии и буду помогать там чем смогу.

– Значит, – пробормотала Амалия, – свой шрам вы получили на войне? – Леонар Тернон кивнул. – Но как же… Ведь все Эрмелины видели вас, почему же никто из них не признал вас?

Священник грустно улыбнулся.

– Я думаю, потому, что между тем Терноном, которого они знали, и мною большая разница… Я ведь помню, какой он был. – Он говорил о себе прежнем с грустью и сожалением, как о давно умершем человеке. – Беспечный, задиристый, ни о чем не задумывающийся…

«Добрый, храбрый, красивый…» – продолжила про себя Амалия. Но не осмелилась произнести эти слова вслух.

– Я ничего не забыл, – произнес Леонар Тернон изменившимся голосом. – Я был сорняком, но господь оказался ко мне милосерден и направил меня на путь истины. Это была его воля – чтобы я не получил наследство и отправился в Африку, где и понял, в чем мое призвание. Я действительно стал другим… И, наверное, поэтому никто из Эрмелинов так и не узнал меня, хотя они видели меня каждый день.

– Но один человек все-таки признал вас, – подала голос Амалия. – Вернее, она узнала ваш взгляд… И испугалась.

Отец Рене быстро вскинул на нее глаза.

– Вы имеете в виду Ортанс? Да. Когда я вышел из каюты, мне… мне неодолимо захотелось вернуться. Но я не осмелился. Я просто стоял там и смотрел на нее… Она очень изменилась, – прибавил он внезапно. – Очень. Такие жесткие складки у рта… хищный блеск в глазах… И вот теперь ее больше нет. – Он покачал головой. – Никогда не думал, что мне доведется вот так… хоронить их.

Амалия закусила губу.

– Простите меня, святой отец, если мой вопрос покажется вам грубым, но… Раз вы знали, что Леонар Тернон тут ни при чем, отчего вы не сказали об этом прямо мне или Деламару? Или на самом деле такова была ваша месть – держаться от всего в стороне и ждать, пока Эрмелины перебьют друг друга?

Но отец Рене только кротко улыбнулся.

– Я знал, что вы не поймете меня, – промолвил он печально. – Долгое время я даже не хотел слышать имя Леонара Тернона. Оно напоминало мне о том, каким я был, а я не хотел возвращаться в прошлое. Когда я стал отцом Рене, мне было понятно, что пути назад нет. Но я и не искал его! Если бы я сказал вам сразу, кто я такой, мне бы пришлось вновь превратиться в Леонара Тернона. Я должен был бы осыпать упреками Ортанс, обвинять Кристиана в предательстве, требовать вернуть мне наследство… Мир снова заявил бы на меня права, а я… я не хотел ничего этого, я обрел свою душу и не поменяю ее на целый мир. Вот так.

– Простите, – поспешно сказала Амалия. – Я была несправедлива, я знаю… Но ведь сейчас вы все же сказали мне, кто вы. Почему?

– Не знаю, – искренне ответил отец Рене. – Может быть, потому, что я с первой нашей встречи был уверен, что только вы доберетесь до истины. Это признание… – он улыбнулся, – как мой прощальный подарок вам. Я знаю, в жизни вам придется нелегко, потому что вы непохожи на других людей, но я хотел бы, чтобы мой пример научил вас одной вещи. Пути господни неисповедимы, Амалия, но главное – следовать путем, который он вам начертал, и не отклоняться от него. Помните об этом.

– Я… – забормотала Амалия, – я очень признательна вам, святой отец… Но… неужели в семье Эрмелин нет никого, кому бы вы хотели открыться? Я уверена, Луиза Сампьер…

– Нет! – с неожиданной твердостью ответил Леонар Тернон. – Ни за что!

– Потому что она убила Ортанс? – спросила Амалия, теряясь.

– Прощайте, мадам Дюпон, – просто сказал священник. – И да хранит вас бог.

* * *

Когда Амалия вошла в большой салон, ее кузен заметил, что она выглядит бледнее обычного, и встревожился.

– Что с вами, Амалия?

– Ничего, – ответила девушка, слабо улыбаясь. – Просто долго стояла на сквозняке… Добрый день, мистер Мерримейд.

Маркиз, сидевший возле Рудольфа, важно кивнул.

– А где Деламар? – спросила Амалия, устраиваясь в кресле с другой стороны от своего кузена.

Рудольф весело хмыкнул.

– Вспомнил, что у него есть какое-то дело, и вышел. – Он глазами указал на надутую Эжени. – Похоже, что мадам Армантель уже соскучилась!

– Ах, месье граф, какой вы циник! – воскликнула маркиза. – Не отрицайте, что бедняжка и впрямь нуждается в утешении. – Она прислушалась. – Интересно, что это там за шум?

– Какой-нибудь неловкий официант уронил поднос, – предположил Рудольф, весело блестя глазами. – Ничего особенного… Но вы и впрямь неважно выглядите, кузина. Эй, кто-нибудь… – завертел головой немец в поисках стюарда. – Принесите мадам Дюпон кофе! И пирожных.

– Да, сударь, – почтительно ответил служитель, и буквально через полминуты перед Амалией возникли дымящаяся чашка и три тарелочки с кремовыми прелестями – на выбор.

– Кажется, все еще шумят, – нервно заметила маркиза, обмахиваясь большим веером.

Из коридора и в самом деле доносились топот, брань и женский визг.

– Гм, – усмехнулась как бы про себя Амалия, отпивая глоточек кофе. Глаза ее искрились. – Наверное, это примадонна опять скандалит со своим эскулапом.

– Ужасно, – притворно сочувствующим тоном промолвил Рудольф. – Хотите лимон?

– Спасибо, нет, – молвила Амели Дюпон, слегка покривив губы. – Признаться, я терпеть не могу лимонов, сама не знаю, почему.

– Сахару? – сладко промурлыкал Рудольф.