— Иду, иду, — проворчал Родищев, открывая дверцу и выбираясь из машины.

Он захлопнул дверцу, обошел пикап спереди, направился к дверям супермаркета.

Они вошли в магазин. Впереди — молодой с автоматом на груди. За ним Родищев и Светлана. Замыкал процессию крутоплечий крепыш. Стоило им нырнуть в двери, прикрывающая команда втянулась в холл, как кошачьи когти. Караульный тут же перебросил тумблер, блокируя фотоэлемент.

В торговом зале играла музыка, мелькали на многочисленных экранах плазменных панелей, укрепленных под самым потолком, кадры импортного боевика. Пахло жарящимся мясом.

Миновали стальной турникет с предупредительными стрелочками. Родищев обратил внимание на то, что стойки с товаром сдвинуты к окнам, на манер баррикад. Очевидно, на тот случай, если толстые стекла по какой-то причине окажутся выбиты. Разумеется, они не заблокировали бы доступ в зал полностью, но помешали бы, затруднили проход, разбили бы сплошную собачью реку на несколько мелких потоков. Уже немало. Несколько человек с автоматами вполне смогли бы сдерживать здесь целую собачью армию.

— Налево, — скомандовал крутоплечий.

Колонна свернула налево, протиснулась сквозь узкий проход между стойками и кассовыми столами. Еще несколько метров, и они вошли непосредственно в зал.

* * *

За окном наливались серым влажные вечерние сумерки. Еще было достаточно светло, и сквозь окна можно было разглядеть распластавшиеся посреди школьного двора собачьи тела.

— Говорил тебе, ну их на хрен. Сейчас бы уже были в торговом доме, — бормотал физкультурник. — Нормально все было бы. Что нам делать теперь? Так и сидеть тут, пока с голоду не подохнем? Или пока не сожрут?

Гордеев и сам понимал, что положение безвыходное. Будь это не школа, а любое другое заведение, стоящее не так обособленно, он бы сумел вывести людей. Но не отсюда.

— Люда, — он повернулся к школьнице, звавшей его из окна, — поднимитесь на третий этаж, включите свет в окнах. А вы, — Гордеев кивнул очкарику, — проводите ее.

— Погоди, — физкультурник схватил Гордеева за плечо, развернул, рванул к себе. — Ты сказал, что выведешь нас к торговому дому…

— Судя по всему, наша затея провалилась, — ответил спокойно Гордеев. — Слышите, сирена воет? Рано или поздно нас хватятся. Организуют поиски.

— Рано или поздно? — тупо повторил физкультурник. — Рано или поздно? — Глаза у него стали бешеными, налились кровью. Губы смазались, рот съехал на щеку. Он притянул Гордеева к себе, зашипел, словно раскаленная сковорода, на которую попала капля воды. — Ты что, сука, издеваешься? Какое, нах, поздно? Мне, блянах, на хрен не надо поздно! Ты понял, урод? Мне, блянах, сейчас надо, понял? Сейчас! — Он тряхнул Гордеева так, что у того клацнули зубы. — Ты обещал нас вывести! Давай, блянах, выводи! Чего зенками лупаешь, урод?

Он ударил Гордеева внезапно, хитро, снизу, крюком, под ребра. Удар был профессионально сильный и точный.

Гордеев отлетел, упал на кафельный клетчатый пол. Он бы и хотел гордо подняться, но не мог. Стенобитное орудие боли разворотило ему внутренности.

— Петр Яковлевич! — возмутилась «роговая оправа». — Как вы смеете бить пожилого человека?

— А ты вообще заткнись, поняла? — заорал, багровея, физкультурник. — А то сейчас врежу, блянах, все дерьмо сразу высыпется!!!

— Мне нужно домой! — замычала от стены дородная.

Румянощекий рыжий мальчишка заревел в голос. Тут же подхватил второй, затем заревела девчонка с огромными розовыми бантами в светлых косичках, а еще через тридцать секунд рыдали все. Получилась жуткая какофония из рыданий, возмущенных выкриков и индифферентного мычания дородной.

— Заткнитесь! — орал физкультурник.

— Мне нужно домой, — тянула дородная, покачиваясь из стороны в сторону и слепо глядя перед собой. — Мне нужно домой! Мне нужно домой!

Она вдруг медленно, лунатичной походкой двинулась к двери.

— Стоять!

— Мне нужно домой!

— Стоять, я сказал!!!

Она шла к двери с упорством бронепоезда.

— Стоя-ать!!! — заревел физкультурник.

Он рванул дородной наперерез. Лицо его стало черным, как у висельника. Налившиеся кровью глаза были неразличимы на его фоне. В сгущающихся сумерках казалось, что вместо лица у физкультурника страшная, перекошенная маска уродливого и злого экзотического божка.

Он перехватил дородную уже у самых дверей, схватил за плечо, оттолкнул, вложив в этот толчок всю силу, всю ярость, которая скопилась у него в груди. Женщина упала на пол, завизжала страшно, распахнув рот так широко, что казалось, в него войдет весь мир. Она билась в истерике, прижимая к бокам пухлые локти, сжав кулаки и прижимая их к необъятной груди. Сквозь визг на всхлипах прорывалось: «Домой! Домой! Домой!» Физкультурник в один прыжок покрыл разделявшее их расстояние и пнул ногой в бок. Наверное, уже от страха и растерянности, а не от ярости.

— Заткнись! — заорал он.

Дородная продолжала кататься и визжать. Создалось впечатление, что она вовсе не почувствовала удара. И тогда физкультурник ударил ее еще раз, а потом еще. Гордеев тяжело поднялся, схватил громилу, попытался оттащить, но тот стряхнул его одним движением плеч.

Гордеев вновь оказался на полу. В плече что-то хрустнуло сухо, словно переломилась ветка мертвого дерева. Острая боль пронзила грудь.

Физкультурник же продолжал наносить удары и тогда, когда дородная перестала визжать. Она уже не каталась и не закрывалась руками, а только глухо стонала при каждом ударе. И вдруг забилась, захрипела страшно, из рта и широкого утиного носа хлынула черная кровь, смешанная с хлопьями странной светлой пены.

Физкультурник испугался. Он прекратил экзекуцию и отступил на шаг, тяжело дыша. По лицу его катились крупные капли, рубашка на спине стала темной от пота. Физкультурник смотрел на бьющуюся у его ног гору плоти и, похоже, совершенно не понимал, что происходит.

Судороги перешли в мелкую дрожь. Дыхание дородной стало резким, с чахоточным присвистом. В воздухе вдруг запахло мочой. Платье на дородной стало быстро темнеть. По кафельному полу потек прозрачный ручеек, собираясь в щелях между плитками.

— Чего это с ней? — спросил физкультурник, с трудом унимая частое дыхание. — Чего она, обоссалась, что ли? — Отступил на шаг. — Чего? — выкрикнул он панически.

«Роговая оправа» и брыластая в ужасе смотрели то на него, то на все еще трясущееся тело дородной.

— Вы убили ее, — прошептала «роговая оправа». Даже в такой момент она не изменила мало уместному сейчас «вы». — Вы убили Ольгу Палну.

— Я не… — физкультурник стремительно бледнел. Словно бы кто-то невидимый натирал его лицо мелом. Он посмотрел на дородную. По необъятному телу пробежала последняя волна судорог, и женщина затихла. Только подрагивала почему-то левая нога. — Это не я, — прошептал физкультурник. — Это… Это… Она сама!