Сказал, как в прорубь прыгнул. Приказы, которые он только что отдал, относились к куда более высоким сферам. Прерогатива отдавать их лежала в заоблачных высотах. Фактически он, Поляков, только что объявил Чрезвычайное Положение. За одно это голова его могла покатиться в кусты. Говоря честно, не такая уж он большая шишка. Тем не менее одну косточку на внушительных счетах кабинетных раскладов ему удалось перебросить на свою сторону. Никто не сможет сказать: «Узнав о случившемся, генерал-полковник Поляков заперся в своем кабинете и нажрался, как свинья». А что? Бывали и такие случаи. Поляков играл ва-банк и надеялся выйти из ситуации не только невредимым, но и при новых регалиях. Теперь необходимо как можно скорее отправить соответствующие доклады наверх.

Подчиненные — звездный московско-начальственный небосклон — поднимались из-за стола, шумно и озабоченно громыхая стульями. Полковники и генералы выходили из кабинета, озабоченно переговариваясь между собой. Подошедший полковник протянул многостраничный, пухлый, как роман Дюма, доклад.

Поляков пролистал без малого сотню страниц. Две с половиной тысячи пунктов — подробная география спальных районов Москвы и ближайшего Подмосковья, гордо относящего себя к столице. Сейчас бы, наверное, они предпочли быть подальше. Желательно на другом конце России. И ведь узнай он о происходящем еще три-четыре часа назад, была бы возможность отделаться малой кровью, остановить их. Локализовать и уничтожить угрозу. Впрочем, Поляков знал, что это его запоздалое сожаление — не более чем обычное лукавство. Четыре часа назад он бы рассуждал совершенно иначе и вряд ли бы отважился на то, на что легко отважился сейчас. Хотя бы потому, что тогда у него был бы другой выход. Подождать, повилять, надеясь, что весь этот кошмар — ошибка, дурной сон. Сейчас у него выхода не было. Впрочем, он практически ничем не рисковал. Если они выиграют, он окажется на коне. Если же проиграют… Скорее всего, тогда уже всем будет не до звездочек на погонах, не до столь же бессмысленных, сколь и бесполезных цацек. Звания, регалии, титулы, все полетит в выгребную яму, наполненную собачьими испражнениями — бывшими царями природы, человеками. Как бы гордо это ни звучало.

Сергей задержался у дверей.

— Что? — поднял на него взгляд Поляков.

— Товарищ генерал-полковник, извините, что лезу с советами, но мне кажется, целесообразно незамедлительно выходить на самые высокие инстанции с предложением поднимать по боевой тревоге весь Московский военный округ. Особенно это касается частей, имеющих в своем распоряжении малую авиацию и бронетехнику. Боюсь, что одной лишь живой силой тут обойтись не получится.

— Я учту твой совет, Сережа, — кивнул Поляков. — Иди.

— Так точно, Константин Григорьевич. И еще… вам принести автомат?

— Что? — Сначала Полякову показалось, что он ослышался. — Какой еще автомат?

— «Калашников». Боюсь, другие будут просто неэффективны.

— Зачем?

— Для самозащиты.

— В здании же есть охрана.

— Константин Григорьевич, исходя из этого доклада, — Сергей указал на стопку листов, — я понял одно: в данный момент шансы у нас есть. Но пройдет еще пара часов, и они могут развеяться, как дым. И вот тогда машинки господина Калашникова станут на вес золота. И никакая охрана не сможет защитить вас от стаи даже в полсотни голов.

— Ты прав, Сережа, — кивнул Поляков устало. Генерал-майор изложил его собственные опасения вслух, придав им законченную, внятную и убедительную форму. Не потому, что так уж сильно беспокоился о своем начальнике. А на случай, если угроза минует. Этот предложенный автомат станет цениться еще дороже, нежели ценился бы в случае панического бегства. — Я как-то об этом не подумал. Принеси.

Генерал-майор кивнул и вышел из кабинета, а Поляков протянул руку к телефону с тисненой наклейкой на диске и снял трубку.

* * *

Внезапно далеко, за домами, разорвав в клочья небо, вспух огромный серебристый пузырь. Он становился все больше и больше, пока не лопнул оглушающей сиреной. Звук был настолько громким, что даже не воспринимался как звук. Скорее как непомерная, давящая тяжесть. Как если бы кто-то сбросил на город огромную чугунную чушку и та придавила бы к земле дома, деревья, машины, людей, все. Истеричное, трагическое рыдание взлетело к облакам. И тут же заработала еще одна сирена, но где-то очень далеко, может быть, в соседнем районе, а может, даже и на другом конце Москвы. А дальше…

Сначала откуда-то справа, затем слева, а потом отовсюду, не разобрать, далеко или близко, потек надрывный собачий вой. Родищев на слух определил, что собак не просто много. Их легион. Оттого и вой их звучал особенно страшно. Это была жуткая, сводящая с ума какофония самых разных по тону, напряженности и ярости звуков.

Родищев прикрыл форточку, обернулся.

— Странные дела творятся на белом свете, — сказал он. — Что скажете, Светлана Владимировна? Часто у вас тут такое случается?

Сидящая в кресле Светлана вздрогнула всем телом. Она блуждала где-то в лабиринтах собственных потаенных мыслей и, наверное, предпочла бы, чтобы ее ни о чем не спрашивали. А лучше бы и вовсе оставили в покое. Взгляд ее не понравился Родищеву. Пустой был взгляд, отсутствующий.

Мерцал на шикарной тумбе серой рябью экран громадного телевизора. Лилось из колонок «домашнего театра» безликое, приторное шипение.

«Домашний театр, — подумал Родищев. — Вот вам домашний японский театр „Кабуки“. Мимика и жест. А за окном — театр абсурда, драмы и комедии». Лаяли за окном собаки, докатывались редкие выстрелы. Грохотнула где-то далеко автоматная очередь. Потом еще. Взвыла автомобильная сигнализация. Бумкнул глухой, несильный взрыв. Но это еще дальше, кварталах в пяти. Над домами поднималась черная пелена гари. Родищеву даже показалось, что он чувствует ее запах. Едкий, раздражающе горький.

Он оглянулся на неработающий телевизор. В городе творилось что-то очень и очень нехорошее. Скорее всего, не настолько, чтобы этого стоило бояться, но опасаться — точно. И без оружия лучше бы на улице не показываться. И не без «люгера», а чего-нибудь посерьезнее…

— Светлана Владимировна, ау, голубушка, проснитесь, — напомнил Родищев. — Снимите-ка трубочку, позвоните в милицию, скажите, что на улице стреляют.

Светлана медленно, словно во сне, протянула руку к телефону. Это была неплохая идея. В отсутствие телевидения и радио милиция могла стать неплохим источником информации. Конечно, Родищев предпочел бы иметь под рукой рацию, способную принимать милицейскую волну, но ее не было.

С улицы, в открытую форточку, донеслись чьи-то крики. Родищев отодвинул занавеску, посмотрел в окно. По двору бежал человек. На нем были джинсы, кроссовки и черная матерчатая куртка с неуместной сейчас, улыбающейся желтой мордочкой на спине. Судя по прыти и метаниям из стороны в сторону, он удирал, причем удирал от человека с огнестрельным оружием. Иначе с чего бы эти дикие заячьи прыжки? Прошла пара секунд, и во дворе показались трое. На всех были разные брюки, а вот верх оказался беспокойно одинаковым — камуфляжные пятнистые куртки, похоже, совсем новенькие. Сверху Родищев не мог разглядеть лиц, но, судя по сложению, один был в годах, плечистый, здоровенный тип, с укороченным «Калашниковым». Двое же других — помоложе, один тоже с автоматом, второй с самозарядным карабином.