Каждая из этих областей начинала жить своей собственной исторической жизнью, имея во главе особую ветвь княжего дома. Каждая из этих ветвей более или менее сохраняет тот же обычный порядок старшинства, из-за которого иногда возникает такое же соперничество, какое происходило из-за Киева. А последний между тем окончательно терял свое значение старейшего стола. Будучи постоянно яблоком раздора между разными поколениями Игоревичей, он не утвердился ни за одним из них. Мало того, он достается иногда уже не старшим князьям, а их младшим родственникам. Сила и значение киевского князя определяются уже не самим киевским столом, а теми родовыми, наследственными волостями, которыми этот князь располагал. Однако Киев все еще продолжал быть посредствующим звеном, которое связывало отдельные и даже отдаленные части России. Он все еще служил главнейшим средоточием древнерусской образованности, пока не надвинулась с востока новая темная сила и вконец не разрушила матери русских городов.

Свои домашние дела и неустанная борьба с соседями не мешали русским людям того времени с участием следить за важными событиями на юго-востоке Европы и жить общими политическими интересами с другими европейцами.

Греческая империя была для Древней Руси главным источником просвещения. Князья наши постоянно находились в родственных и дружеских связях с византийскими государями и принцами; Греция снабжала нас иерархами; от нас отправлялись в нее торговцы и многочисленные паломники. Отсюда понятно то живое участие, с которым Русь относилась к судьбам Византии, к Святой земле и к великому движению западноевропейских народов в ту сторону, то есть к крестовым походам. Под 1190 годом киевский летописец с прискорбием говорит о завоевании Иерусалима неверными агарянами, то есть султаном Саладином, и о гибели крестоносного императора Фридриха Барбароссы. А четырнадцать лет спустя совершилось событие, которое, видимо, поразило умы русских людей: пришло известие, что самый Царьград завоеван и частью сожжен фрягами, или латинами, а его великолепные храмы подверглись разграблению, начиная с чудной Софии и Влахернской Богородицы.

Летопись Новгородская оставила нам довольно подробный рассказ об этом погроме, который случился почти одновременно со вторым взятием и разграблением нашей древней столицы. «Так погибло царство богохранимого града Константинова, — заключает севернорусский летописец, — распрями царей погублена земля Греческая, и ныне обладают ею фряги»30.

Примечания

1 Petti Gyllii de Topographia Constantinopoleos et de illius antiqui-tatibus. (Бандури — Imperium Orientate. T. I.) Дюканжа — Constan-tinopolis cristiana. Хаммера — Constantinopolis und der Bosporos. Pesth. 1882. 2 части. Лабарта — Le Palais imperia de Constantinopole et ses abords. Paris, 1861 (см. также статью о нем Дидрона в Annales Archéologiques. T. XXL 1861). Образцы софийских мозаик и реставрация самого храма в великолепном издании Зальценберга: Altcrisliche Baudenkmale von Constantinopol. Berlin, 1854. Ancient and modem Constantinopole. London, 1868 (перевод книги патриарха Константина на новогреческий язык). Также см. «Обозрение Цареградских памятников и святынь по русским паломникам» архим. Леонида в Чт. Об-ва ист. и древн.[7] 1870. Кн. 4-я. Н. П. Кондакова «Византийские церкви и памятники Константинополя» (Труды VI Археолог, съезда. Одесса, 1887). Дестуниса «Историко-топографич. очерк сухопутных стен Константинополя» (Ibid.). Его же «Топография средневекового Константинополя» и Рецензия на помянутую книгу Кондакова. (ЖМНПр.[8] Ч. 219, 225 и 250). Беляева «Обзор главных частей Большого дворца» и «Приемы и выходы византийских царей» (Зап. Рус. археол. об. V и VII 1891–1892 гг. Рецензия Кондакова в «Визант. врем». Т. 1. Вып. 1). Мордтмана Esquisse topographique de Constantinopole. Lille. 1892. Рецензия на нее Беляева в «Визант. врем». Т. 1. Вып. 2, 1894. Ласкина «Заметки по древн. Константинополя» (Ibid. Т. III. Вып. 2 и далее). Для топографии Константинополя и Боспора я руководствовался отчасти и своим личным знакомством.

В «Византийском временнике» (Т. X. СПб., 1906) есть исследование г. А. Васильева «Происхождение Василия Македонянина». Автор приводит разные известия и разные мнения об этом происхождении. Фотий первый сочинил ему родословие от армянских арзакидов; но другие источники дают ему славянское происхождение, в особенности арабские писатели, которые прямо называют его Василий Славянин вместо Македонянин. Г. Васильев склоняется к армянскому происхождению потому, что так говорит Vita Enthymii, в первой половине X века. Но возможно, что это житие в данном случае находилось под влиянием Фотия, так же как и Константин Б.

Четыре беседы Фотия, изданные архим. Порфир. Успенским. СПб., 1864. Первые две речи с поправками переизданы академиком Науком. СПб., 1867. Никиты Давида — Vita s. Ignatii Ср. Archiep. (Acta Cin-ciliorum. Edit. Harduin. Parisii, 1764. V. 943–1010. Перепечатано у аббата Миня в его Patrologia 1. CV). Georgii Monachi, dicti Hamatroli Chronicon. Ed. Murait. Petropoli. MDCCCLIX. 736. Leo Grammaticus. Ed. Bon. 240, Continuator Theophanis. 196. Symeon Logotheta. 674. Cedrenus. II. 179. Zonaras. ed. Paris. II. 162. Chronicon venetum. Pertz, VII. 18. и Muratori XII. 181. Stritteri Memoriae Populorum II. 957. Русская летопись. Последняя в этом случае, впрочем, не представляет самостоятельного известия, а берет его буквально из хроники Амартола; от себя она прибавляет только имена предводителей Руси, Аскольда и Дира — лица, очевидно, вымышленные или относящиеся к другому времени. В Киеве существовали два урочища: Аскольдова могила и Дирова могила. Они-то, вероятно, и подали повод к басне об этих двух лицах. В изложении события мы держались преимущественно двух первых бесед Фотия, относящихся к нападению россов; это свидетельство очевидца. На его словах мы основываем неточность позднейших рассказов (продолжателя Амартола, Льва Грамматика и Симеона Логофета) о прибытии Михаила III в столицу, окруженную варварами, о погружении ризы Богородицы в море и восставшей после того буре, которая разметала русские суда. К тому же и Венецианская хроника Иоанна Диакона, писавшего в начале XI века, прибавляет, что варвары (которых он называет общим именем северных народов — Normannorum gentes) возвратились со славою (cum triumpho régressa est.). Византийские историки не определяют точной хронологии этого события; только Симеон Логофет говорит, что оно произошло в 10-м году Михайлова царствования, а Русская летопись относит его к 14-му году этого царствования. Соображая подобные обстоятельства, нашествие Руси относили к весне 864 или 865 года. См. о том у Байера (Dre Russorum prima expeditione Constantinopolitana, в Комментариях Академии н. T. VI), Шлецера (Нестор. T. II), Карамзина (к т. I примеч. 283) и архим. Успенского. На основании жития патр. Игнатия, написанного Никитой Пафлагонским, уже историк русской церкви проф. Голубинский более вероятным считал 860 год. Его догадка оправдалась открытием греческого летописца, который прямо указал на 18 июня 860 года (Кюмона Chroniques byzantines. Gand. 1894). Этот год был подтвержден проф. Васильевским и немецким византинистом де Боором (Byzantiniche Zeitschrift. IV. 1895; Der Angriff der Rhos auf