— А вы мне, мадам, — ответил Манфред, низко кланяясь: не только из вежливости, но и для того, чтобы избежать ее проницательного взгляда.

Ведь этот взгляд ясно говорил: «А помнишь ту минуту исступления, когда ты объяснялся мне в любви?»

Манфред слишком хорошо ее помнил. Он отдал бы год жизни, чтобы уничтожить эту минуту, когда помышлением, намерением изменил своей любимой Жилет…

Прекрасная фероньерка, конечно, поняла, что творится в сердце юноши, отвела от него взгляд и оглядела всех присутствующих.

За столом сидели Трибуле, Рагастен, Лантене, Спадакаппа и Манфред.

— Мадам, — сказал Рагастен, — вы обещали нам, что расскажете нечто о Жилет. Простите нам нашу поспешность; вы поймете ее, если узнаете, что господин Флёриаль — вот он — отец Жилет, а мой дорогой сын Манфред — ее жених…

Мадлен удивилась:

— Вы говорите, что господин Манфред ваш сын?

— Да, мадам, — ответил Рагастен.

— Вот как! — сказала Мадлен. — Я очень рада…

Ни Рагастен, ни Манфред не поняли этого странного восклицания.

Помолчав немного, она еще спросила:

— А Жилет — невеста господина Манфреда?

— Во всяком случае, они очень любят друг друга…

— Я и этому очень рада, — опять сказала Мадлен Феррон. — У господина Манфреда благородная душа, а Жилет — самая прелестная девушка, какую я видела.

— Вы ее видели? — разом воскликнули Трибуле и Манфред.

— Немного терпения, — ответила она с улыбкой. — Больше всего из сказанного господином де Рагастеном меня удивило, что господин Флёриаль — отец Жилет.

— Отец, сударыня, — ответил Трибуле дрожащим от волнения голосом. — Насколько может назвать себя отцом человек, который ребенка нашел, воспитал, обожал и поставил его счастье целью своей жизни.

— Понимаю, — кивнула Мадлен. — Шевалье и вы, господа: я видела Жилет и говорила с ней часа два тому назад.

Все собравшиеся напряженно молчали.

— Прежде всего, не тревожьтесь, господа, — говорила Мадлен. — Девочка счастливо избежала всех окружавших ее опасностей. Всех, господа, а какого рода эти опасности, мне объяснять не надо: ведь она в доме французского короля.

— Избежала! — прошептал Трибуле, и глаза его наполнились слезами, а Манфред, не в силах произнести ни слова, до боли сжал руки отца и Лантене.

— Да, — серьезно сказал Мадлен, — избежала, но еще не вне опасности. Если вы мне верите, действовать надо как можно скорее.

— Действовать! — в отчаянье воскликнул Трибуле. — Но как? С тех пор как мы в Фонтенбло, раз за разом провалились уже десять попыток… Вечером мы уже решили перебраться через стену, убить часового и идти прямо во дворец…

— И ничего бы там не нашли. Благословите случай, который свел наши дороги с Жилет. Прежде всего, знайте, господа: ваше дитя теперь не в замке. Они вместе с матерью в одном садовом павильоне.

— С матерью?!

Это восклицание вырвалось разом у всех.

— Ну да, — ответила Мадлен. — С матерью, с Маржантиной.

— С Маржантиной! — воскликнул Манфред. — Теперь я понял, что хотела мне сказать несчастная полоумная, когда ухаживала за моей раной!

— Маржантиной! — воскликнул и Рагастен. — Той несчастной, у которой ее еле вырвали!

— Да, господа, — сказала Мадлен Феррон, — тут есть тайна, но я вам все объясню в двух словах. Несчастная Маржантина рассказала мне о себе. Маржантина, господа, была безумна, но с тех пор как встретила дочь, она в своем уме. Кто такая Маржантина? Девушка из Блуа, которая восемнадцать лет назад имела несчастье встретить Франциска де Валуа. Вы угадаете, господа, какая драма бросила любящую в пучину безумия… Тот, кого она страстно любила, предал ее, оскорбил, безобразно бросил, дочь ее пропала — рассудок оставил ее… и вернулся лишь тогда, когда она увидала: ее дочери грозит тот же, кто погубил ее!

Все замолчали, глубоко взволнованные нежданной повестью, которая была рассказана голосом тихим, мрачным, глухим, но проникнутым неисцелимой ненавистью.

Мадлен продолжала:

— Я не скажу вам, господа, зачем приехала в Фонтенбло. Господин де Рагастен, вы, думаю, после всех наших встреч должны были угадать мою тайну.

— Нет, мадам, — твердо ответил Рагастен.

— Я вам верю… Итак, вам всем довольно будет знать, что у нас общие интересы, потому что я ненавижу Франциска де Валуа. Едва смею прибавить, что, кажется, в моих мыслях завелась глубокая симпатия к ангелу по имени Жилет… Так или иначе, — продолжала она резко, чтобы справиться с чувствами, — мне удалось проникнуть в парк и сделать центром своих действий Караульный павильон. Там-то я и повстречала Жилет с ее матерью…

Все с восхищенным изумлением посмотрели на женщину, которой в одиночку удалось сделать то, что они столько раз пытались все вместе.

Она продолжала:

— Кто-нибудь из вас, господа, знает парк?

— Я, — ответил Трибуле. — Знаю прекрасно и парк, и дворец.

— Знаете, как пройти от потайной калитки к Караульному павильону?

— Хоть с завязанными глазами.

— Тогда вот что я предлагаю. Завтра приходите все к потайной калитке. У меня есть ключ, я вам открою…

— Почему не прямо сейчас? — спросил Манфред.

— По двум важным причинам. Первая: у калитки стоит часовой, он поднимет тревогу, если его не убрать первым же ударом кинжала…

— А завтра часового не будет?

— Не будет, — преспокойно ответила Мадлен.

Мужчины, сидевшие с ней, привыкли проливать кровь, да и вообще в те времена человеческая жизнь ценилась мало, но и они содрогнулись.

— И вторая причина, — продолжала Мадлен. — Сейчас, проходя через парк, я встретила человека. Кто это был — не знаю, но он явно наблюдал за павильоном. Так что, может быть, четверым и не удастся пройти, не вызвав подозрений. Итак, вот что я предлагаю: завтра в условленный час… в одиннадцать, например?

— Договорились, в одиннадцать.

— В одиннадцать вы подойдете к калитке. Тогда одно из двух: либо я приведу с собой Маржантину и Жилет, открываю, и вы все без всякого труда бежите, или я вижу, что вести их через парк опасно, и вы идете за ними в павильон. От калитки до павильона минут пятнадцать быстрым шагом. Жилет с Маржантиной будут готовы. Пятнадцать минут обратно. Всего полчаса. Нет надобности говорить, что вы должны быть при оружии и ко всему готовы.

— Другого плана нет, — сказал Рагастен, выражая мнение всех своих товарищей. — Извольте один вопрос, мадам?

— Спрашивайте, шевалье.

— Вы бежите с нами?

— Нет, — ответила она все так же холодно и спокойно. — Я останусь. Мне надобно остаться.