Остался всего один день.

Вечером за ужином Чарли совершенно не чувствовал голода. Вдобавок у него в животе словно образовался огромный камень, когда Лилий Атравис подошёл к нему во время десерта. Директор пожелал сфотографироваться с Чарли и Джун.

Ради удачного снимка он заставил их с Джун взять на руки по шептуну, и Чарли пришлось улыбаться, пока рептилия прижималась к нему, а зеркала блистали вспышками. До сих пор он считал себя мастером по части улыбок, но оказалось, что и его терпение небезгранично; в итоге на фото лицо Чарли застыло в мучительной гримасе. Зато Джун воспользовалась возможностью и ущипнула шептуна.

Затем Лилий Атравис торжественно позвал их в свой кабинет и произнёс речь – предполагалось, что тем самым он подбодрит своих учеников. Директор хотел оказать им честь, но Чарли не мог расслабиться в такой обстановке. Множество глаз на корешках директорских дневников жадно таращились на него, а спину ему сверлил с портрета взгляд матушки Лилия, дамы с отвисшими щеками и фарфоровой рукой. К тому же Чарли было ужасно жалко прикованного к чернильнице гнома, но он решительно не знал, как ему помочь.

– Постарайтесь не посрамить нас завтра. Вы, конечно, ни на что не годитесь, и всё же вам выпал случай блеснуть и подняться из серости, в которой вы пребываете. Ухватитесь за эту возможность. Кроме того, я бы совершенно не рассердился, если бы вы задавили парочку этих богатеньких сопляков. Напомните им, что они ничем не лучше вас. Кто бы что ни говорил – я за справедливость и равенство. Мне прекрасно известно, что половину тэдемской молодёжи следовало бы отправить сюда, к нам. Все вы, паразиты, одинаковые.

– Спасибо, месье! – с энтузиазмом воскликнула Джун. – Завтра мы вас не подведём, обещаю! Заявляю, как лучший паразит из всех, за кем вам когда-либо приходилось надзирать!

Казалось, директор слегка растрогался. Он помедлил, будто колеблясь, потом выдвинул ящик стола и достал старый бумажный пакет:

– Обычно я не балую своих пансионеров, ну да ладно! Случай исключительный. Угощайтесь. Только по одной штучке.

Чарли заглянул в пакет и увидел конфеты. Одним Аллегориям было ведомо, как долго сладости там пролежали. От времени леденцы сделались коричневыми и слиплись друг с другом, а ещё от них исходил едва уловимый затхлый запах.

Это было уж слишком, Чарли чуть не стошнило. Он вовремя опомнился и скромно улыбнулся, как и полагается благовоспитанному паразиту.

– Хорошо, – сказал он, – но только если вы тоже угоститесь. Иначе мы не посмеем. – Он постарался произнести это заговорщицким тоном.

Директор заглянул в пакет, скривился и снова убрал конфеты в ящик.

– Мне следует подавать пример и не позволять себе никакой слабости, – оправдывался он. – А теперь отправляйтесь спать. Завтра вы должны быть в форме. О, и кстати…

Чарли уже одной ногой шагнул за порог, но, делать нечего, пришлось обернуться. Директор держал в руках огромную пачку пергаментов:

– Я почти закончил свою книгу. Безусловно, это благодаря вам, молодой человек, и особенно благодаря вашей подруге – тут двух мнений быть не может. Однако отказать Аллегории невозможно. И тем более нельзя вечно испытывать её терпение. Завтрашние события могут многое изменить. Возможно, победа даже спасёт положение. Попробуйте выиграть завтрашнюю гонку.

Чарли кивнул, и они с Джун ушли.

– Мне показалось, или он только что угрожал… отрезать тебе палец? – спросила Джун.

Ранее Чарли уже рассказал ей, как их в первый раз вызвали в кабинет директора.

– Тебе не показалось. Но если хочешь знать, это беспокоит меня гораздо меньше, чем мысль о смерти. Его угроза – не самое зловещее из его речи.

– И? Что же беспокоит тебя больше всего? – удивилась Джун.

– «Отказать Аллегории невозможно». Он прав. Если судья осуществит своё восшествие, нам будет очень трудно найти союзников.

– Но это же не наша проблема, правда? Ложа ведь этим занимается, да?

Чарли вяло кивнул. Он только что принял решение:

– Церемония восшествия состоится завтра утром. Я пойду туда посмотреть.

– Ты чокнутый?! Это может быть опасно!

– Да, но… Я предпочитаю как можно раньше узнать, в каком именно качестве судья будет присутствовать на скачках: как судья, как Аллегория – или он вообще не явится…

Все пансионеры уже разошлись по спальням в башне Золотой ноги, и Чарли расстроился, что не смог пожелать Мангустине спокойной ночи. Завтра им обоим предстоит рискнуть жизнью. Чарли хотелось ободрить девочку, хотелось, чтобы и его самого подбодрили. Кроме того, возможно, они могли бы обняться – нужно же пожелать друг другу удачи?

Думая об округлых руках Мангустины, о её губах в форме сердечка, о тёмных густых бровях, Чарли поднимался по лестнице из фарфоровой крошки. Теперь-то он знал, что это останки магов, умерших от окамении, болезни, которая превратила их тела в статуи с причудливыми рисунками. Вначале его ужасала эта мысль, но потом он предпочёл думать, что это такой своеобразный способ почтить память усопших. На белом фарфоре теснилось множество синих рисунков – воплощённые воспоминания заражённых людей. Обычно Чарли не упускал возможности внимательно их рассмотреть, когда шёл по башне Золотой ноги, в память о тех несчастных, чьими окаменевшими телами вымостили пол, но только не сегодня. Сегодня вечером Чарли мог думать лишь о длинных-длинных волосах Мангустины и о том, как ему хочется пожелать ей спокойной ночи. Когда из-за двери неожиданно выпрыгнул Дункель, Чарли честно попытался притвориться испуганным, чтобы порадовать буку. Но поскольку голова его была занята совсем другим, вышло не очень убедительно.

– Всё нормально, я не обижаюсь, – заверил его бука. – Просто хотел тебя отвлечь, но ты, видно, думаешь о скачках, и это нормально. Мне бы хотелось пойти посмотреть гонку; жаль, что я должен оставаться в замке. Вечно одно и то же. – Бука вздохнул, выпустив в воздух облачко желтоватого пара, и жестом велел Чарли поспешить и отправляться в ванную.

Когда Чарли наконец подошёл к своей кособокой кровати, керосиновые лампы уже погасли. Он рухнул на постель – и ударился всем телом: настолько матрас был жёсткий.

– Эй! – зашептал с соседней кровати Панус. – Хотел спросить… Мангустину ты ведь себе застолбил?

– Никого я не столбил, – сердито прошипел Чарли.

Однако мысль о том, что Панус в один прекрасный день прижмёт Мангустину к груди, заставила Чарли запаниковать так, что сердце его бешено заколотилось.

Панус перевернулся на бок, и кровать под ним болезненно заскрипела.

– Ну а девчонок ты хотя бы уже целовал? – спросил он.

– Нет, – ответил Чарли. – Но девчонки уже целовали меня.

Панус заинтересованно придвинулся к краю кровати:

– Правда?! И как ты