Начальник караула, пожилой и тучный сибиряк по имени Харитон, шепотом – в башне было гулкое эхо – сообщил нам, что все трое сигнальщиков – молодые девушки и, если враг проник в башню, они не смогут дать ему отпор.

– Как же я проглядел, мать моя? Побили девчонок-то, а? – бормотал начкар, поднимаясь следом за мной по ступенькам. Я припомнил, что в Северной башне, помимо прочих, у гелиографа несла службу курносая сероглазка со звонким голосом. Лицо девушки встало у меня перед глазами, и тут же воображение внесло жестокие коррективы. Я представил, как одетые в черное лазутчики свободников пробираются на дозорную площадку, как сероглазка защищается, пытаясь подать сигнал тревоги, – и как падает, пронзенная вражескими звенчами…

– Тихо! – еле слышно прошипел Шерхель, шедший первым. – Осталось два пролета.

На верхнем ярусе мрак, царивший в башне, немного рассеялся – здесь на площадке горела коптилка, освещающая приоткрытую дверь, ведущую в штабное помещение. Мы сунулись туда и обнаружили двух женщин, мирно спящих в подвесных койках.

– Это сигнальщицы из дневной смены, отдыхают, – шепотом пояснил нам начкар. – Разбудить?

– Не надо. Пошли наверх, – и я первым шагнул на ступени винтовой лестницы, ведущей на дозорную площадку.

Ночью, когда нет Эос, гелиограф передает сигналы с помощью искусственного источника освещения. Для этого светосигнальщик зажигает сухой хворост, лежащий на дне специальной вогнутой чаши с тщательно отполированной внутренней поверхностью. Пока хворост горит, свет отражается чашей на зеркала передатчика, и можно провести сеанс связи. Конечно, ночью сигнал гелиографа видно не так далеко, как днем, но на расстоянии пяти-шести километров он различается вполне отчетливо.

Та крохотная звездочка, что мы с Шерхелем и Рихардом видели снизу, явно не имела к гелиографу никакого отношения. Судя по всему, корректировщик свободников использовал слабый источник света, скрытый в углублении, чтобы его не было заметно со стороны, и небольшое зеркало.

Стараясь двигаться как можно тише, я выглянул из люка. По дозорной площадке гулял ветер. Облачная пелена скрывала звезды, и если бы не Аконит, мутным пятном светящийся на востоке, мы бы ничего не смогли разглядеть.

На четвереньках я выбрался на площадку, следом за мной поднялся Шерхель и трое бойцов Харитона. Сам начкар с двумя своими людьми по моему приказу остался внизу – на всякий случай.

Ветер посвистывал меж зубцов, и этот заунывный свист забивал все остальные звуки. Поднявшись на ноги, я огляделся. За Перевалом горело множество огней – свободникам не от кого было прятаться. Меня прошиб холодный пот, когда я представил, что в этот момент они наводят свои ракеты на цели, всматриваясь во вспышки на вершине башни.

Корректировщик сидел у самого края дозорной площадки, скорчившись между зубцов. Нам повезло, что Рихард, посланный накануне Шерхелем наблюдать за башней, вообще что-то заметил – диверсант действовал очень осторожно, прикрывая крохотный костерок, разведенный в котелке, полой плаща. Тела убитой им девушки я не заметил и предположил, что оно просто сброшено вниз.

Подняв звенч, я сделал несколько шагов и легонько кольнул корректировщика в спину.

– Не шевелиться! Медленно подними руки!

Шерхель, подскочив сбоку, схватил свободника за локоть.

– Шайсе! Попался, голубчик!

Корректировщик вскрикнул, тонко и отчаянно, рванулся – бронзовое круглое зеркало зазвенело на плитах, но Зигфрид держал его мертвой хваткой. Караульные обступили нас со всех сторон, один из них сунул факел в костерок, и спустя секунды, освещенные шипящим синеватым пламенем, из-под капюшона плаща на меня глянули знакомые серые глаза, полные страха и ненависти…

– Зачем? – только и смог выговорить я, опуская звенч. Гримаса исказила лицо девушки, и она вместо ответа плюнула в меня, зашипев, точно рассерженная рысь.

…Ее звали Патриция Уилсон. На Медею она попала добровольно, в составе Корпуса спасения. Мы допрашивали ее второй час, расположившись в одном из помещений на нижнем ярусе башни. После того как свободники обнаружили, что их корректировщик перестал подавать сигналы, по дозорной площадке был нанесен ракетный удар, и мы еле-еле успели разбудить спящих светосигнальщиц и унести ноги. Три ракеты вдребезги разнесли венец башни, но здесь, в ее чреве, нам ничего не угрожало.

Патриция оказалась крепким орешком. Ни увещевания, ни угрозы, ни попытки воззвать к ее совести не заставили девушку отвечать на наши вопросы.

– Вы устроили тут диктатуру! – твердила она, и ее серые глаза метали молнии.

– Разве империя свободников не такая же диктатура? – пробовал поначалу возражать Зигфрид.

– У них свобода, они отказались от законов предавшей нас Земли и живут так, как должен жить человек. Сильный и достойный получает все, слабый и ограниченный – то, чего заслуживает. Это – правильно! – выкрикивала Патриция своим звонким голосом, и долгое эхо гуляло по лестничным пролетам башни.

В конец концов мы устали. Ночь катилась к рассвету, обстрел прекратился.

Шерхель отвел меня в сторону, к арке, где лежала густая тень.

– Ну, что будем делать? Ее крепко обработали. Не исключено, что она лишь рядовой агент, а где-то среди наших есть тот, кто отдает приказы. Возможно, тут действует целая сеть.

– Похоже на то, – с тоской в голосе согласился я. – Черт, я даже не предполагал, что нам придется заниматься контрразведкой…

Зигфрид задумчиво посмотрел на сидящую на сложенных медных блоках девушку, прямую, напряженную, и ровным голосом негромко произнес:

– Вообще-то по неписаным законам войны вражеский лазутчик или просто пленный всегда рассказывает то, что от него требуется. Для этого есть масса способов…

– Что ты имеешь в виду? Пытки? – Я скрипнул зубами. – Зиг, если мы будем ее пытать… Тогда мы перейдем, я чувствую, мы пересечем некую черту, из-за которой уже не будет возврата. После этого уже все станет дозволено – сжигать дома гражданского населения, убивать женщин и детей…

– Но свободники убивают!

– Да, но мы – не они!

Мы заговорили слишком громко. Караульные и Харитон, расположившиеся вокруг пленницы на расстоянии нескольких шагов, повернули головы в нашу сторону.

– Все! – Я поднял руки. – Закончили. Тут я командующий, и эти вопросы решать мне. В конце концов, существует Устав, и мы всегда в сложных ситуациях следовали его букве.

– В Уставе ВКС, насколько я помню, задержанный с поличным диверсант, не идущий на сотрудничество, подлежит смертной казни. – Зигфрид посмотрел на меня исподлобья. – Чем это лучше пыток?

– Тем, что казнить врага – это по закону. А вот пытать – нет. И закончим с этим…

– Слабак! – бросил мне в лицо Шерхель и отвернулся. Я шагнул в круг света, отбрасываемый факелами, повысил голос:

– Патриция Уилсон, понимаешь ли ты, что тебя ждет?