Дочитав до конца, Михаил Капитонович понял, что это рапортичка филёра; в самом нижнем правом углу была затёртая пальцами пометка: «Ист. «Михайлов», 13/01/24».

Следующее донесение было написано мелким почерком почти без наклона; строчки были ровные под линейку; поля аккуратные, как в книжке.

«Источник сообщает, что К. Н. целый день провёл в нескольких борделях в китайском районе Фузядян. Что он там делал, выяснить не удалось. Бордели были второй руки. Поскольку бордели об это время своей прямой функции не исполняют, ввиду отдыха персонала, предполагаю, что К. Н. проводил там коммерческие переговоры…» Над словами «прямой функции» и «коммерческие переговоры» стояли карандашные вопросительные знаки, и Сорокин понял, что их поставил не автор донесения, а тот, кто его читал. «Да, – подумал он, – если автору цель приезда туда К. Н. «выяснить не удалось», то откуда ему знать, что речь шла о «коммерческих переговорах»?

Про «персонал» тоже, скорее всего, измышления автора».

В конце донесения был список адресов борделей, а ниже этот же список был переписан карандашом. Запись карандашом была сделана рукой Иванова, его почерк Михаил Капитонович сразу узнал. Это заинтересовало, и Сорокин задумался. Один адрес привлёк его внимание, и он вспомнил, что он ему хорошо известен – это была опиекурильня, которую он посещал. «Тогда получается, что доноситель указал бордели, а Иванов опиекурильни, значит, бордели и опиекурильни – части одного целого!» На самом деле это для Сорокина не было открытием, это было известно всем – где публичный дом, там и опиум. И для Харбина в этом не было ничего особенного: китайский район Фуцзядянь строился на глазах, и в нём вместе с магазинами, ателье, аптеками и так далее строились и бордели, на опиекурильни никто не обращал внимания, хотя китайские власти считали, что они борются с этим злом. От Иванова Сорокин слышал, что не в самом опиуме дело, а в источниках и маршрутах переброски, которые китайские начальники хотят перехватить для себя – доходы от этого были огромные. В правом нижнем углу донесения, как и на первом, стояла карандашная пометка Иванова: «Источник «696», 18/01/24».

Сорокин стал читать следующие бумаги, они все были похожи: некий «Караф», «К. Н.», были и другие обозначения, но Сорокин уже был уверен, что речь идёт об одном и том же человеке, ездил или ходил по городу, встречался с какими-то людьми, например «Забиякой», разговаривал с ними и потом ехал по адресам борделей.

Он долистал дело и стал думать, что, скорее всего, Иванова интересовала деятельность этого «Карафа» и «Караф» является главным фигурантом дела «Реми́з», а сам «Караф» имеет отношение к переброске опиума.

«А почему «Реми́з»? И кто этому «Карафу» должен отомстить или наказать его за «недобор взяток»? Какой тут интерес Ильи Михайловича и какая роль Ремизова, а тем более Изабеллы?»

Дело было прочитано, перелистано до конца и лежало открытое – по левую руку донесения, по правую картонная обложка. Задумавшись, Сорокин блуждал взглядом по бумаге, по обложке, видел дырочки, через которые нитками было прошито дело, и вдруг обнаружил, что на нитках сохранились крошечные обрывки, как в школьных тетрадках, когда из них вырывают листы. Он стал всматриваться: на толстой суровой нитке были кусочки, и не одной и не двух страниц – на одной, раздвигая обрывки скрепкой, он насчитал четыре. Он подумал, что это странно, потому что все предыдущие бумаги были написаны на одной, максимум на двух страницах, а тут – четыре, и вырванный документ был последним. Это была загадка.

«А может быть – отгадка? – подумал он. – Может быть, здесь Иванов написал то, что он думает по этому делу, и изложил то, что ему дополнительно сообщали устно?» Михаил Капитонович стал перелистывать дело от конца к началу и нашёл ещё в двух местах сохранившиеся на нитках обрывки. Это означало, что из дела был вырван не один документ, а минимум три. Что это могло быть?

Михаил Капитонович встал из-за стола, закурил и пошёл к окну.

«А это могло быть только то, что Иванов аккуратно собирал материалы, умирать он и не думал, значит, в его руках папка была целой и хранилась бережно, а когда она попала в другие руки, документы были вырваны. Тогда вопрос: а что это были за документы? А то, – Михаил Капитонович не заметил, как в его руке дотлела папироса, – что это документы, где или конкретно, или обобщённо… – он вспомнил одно из любимых слов Иванова из делового документооборота, – описаны действия этого «К. Н.» или «Карафа»! После смерти Иванова, по крайней мере при мне, никто документами не интересовался – только Сергей Леонидович Ли Чуньминь». И Сорокину стало ясно, что он до чего-то додумался, но кое-что требует уточнений.

«Первое! – Он стал загибать пальцы. – Завтра надо объехать адреса, те, что – карандашом! Второе – я посмотрю остальные дела и доложу, а про «Реми́з» – в последнюю очередь! Третье! С Ремизовым я не встречаюсь и не ищу его, если он сам меня найдёт, значит – следит! А коли найдёт, пусть рассказывает! И последнее – надо бы как-то обзавестись оружием…» И он вспомнил, что в тюрьме, в кабинете Иванова, а теперь уже в его кабинете, в книжном шкафу лежит браунинг Ильи Михайловича. Только туда ещё надо добраться.

Во вторник утром 10 июня Сорокин шёл в тюрьму. Он прошёл через весь район Пристань и изо всех сил старался не оглядываться, только иногда смотрел в витрины и ничего не увидел, в смысле никого не увидел, кто тянулся бы за ним хвостом. В кабинете он забрал пистолет и направился в управление. По дороге он снова изо всех сил старался не оглядываться, но на отражения в витринах обращал внимание и снова ничего не увидел, и ему это надоело.

«Игра в кошки-мышки, честное благородное слово!» – с саркастической ухмылкой подумал он.

До обеда Михаил Капитонович успел просмотреть большую часть дел. Они были неинтересные: мелкие кражи, мелкое мошенничество, семейные ссоры, драки в питейных заведениях, драки с извозчиками. Только одно дело его заинтересовало, оно касалось «Союза мушкетёров», в нём было длинное, похожее на газетную статью сообщение, с подробным описанием собрания и того, кто и что на этом собрании говорил: говорили о том, как свергнуть большевиков. Сорокин усомнился и с мыслью: «Вот мы им!» и «Сегодня надо бы поужинать!» – отодвинул стопку просмотренных дел на край стола.

Он вышел на улицу и остановил рикшу, чтобы ехать по адресам публичных домов и опиекурилен. Самый отдалённый из написанных Ивановым адрес был на 15-й улице района Фуцзядянь.

– На Пятнадцатую! – сказал он рикше.

Рикша повернул к нему голову.

– Пятнадцатая! – повторил Сорокин, но рикша стоял, смотрел на него с разинутым ртом и не двигался.

«Чёрт! Он же не понимает! – осознал Сорокин. – Как же я ему объясню, если я сам не знаю по-китайски?» Тогда он трижды показал китайцу раскрытые пять пальцев и махнул рукою на восток.

– Фуцзядянь? Ши у цзе? – переспросил рикша.

«Чёрт с тобой, бестолочь косоглазая! – согласно кивнул ему Михаил Капитонович. – В крайнем случае буду подсказывать по дороге!»