— Пусть вдвоём расстреливает! — выкрикнула я прямо в лицо бандита.

— Смелая. — Он развернулся, так что лунный свет скользнул по его щеке. — Кто такая?

Долгие несколько секунд растянулись в бесконечность. Мне много раз приходилось встречаться на войне со смертью, но там она была другая, с фашистами, и никогда прежде страх не прошибал меня вот так, до пяток, потому что теперь я боялась не за себя, а за Марка.

— Дочка Сергея Вязникова. На могилу приехала.

Не знаю, зачем я это произнесла — мысли в голове смешались в кашу, среди которой пробивалась яростное желание помешать выстрелу.

Пистолет опустился. Издалека послышались крики людей:

— Сюда! Здесь стреляли!

Вспыхнули в темноте и стали приближаться красные точки железнодорожных фонарей. Я поняла, что помощь близко, но выстрел в упор был ещё ближе.

Не спуская с нас глаз, бандит отступил на шаг назад и хрипло скомандовал в сторону теней у вагона:

— Уходим.

Он исчез мгновенно, растворясь посреди вереницы вагонов и длинной полосы песчаного откоса. Меня трясло крупной дрожью. Марк стащил с себя рубаху и кинул мне:

— Оторви рукав. Надо остановить кровь.

Только сейчас я посмотрела на человека в милицейской форме, лежащего рядом с Марком. На его гимнастёрке расплывалось кровавое пятно. Нас окружили люди. Один из них поднял над головой Марка фонарь, осветив лежащего:

— Убили Даньку, гады.

— Нет, не убили. — Марк взял у меня из рук оторванный рукав и зажал им рану. — Надо срочно в больницу.

— Какая больница? У нас фершалка молоденькая, что она может?

— Не надо фельдшера, я хирург. Быстро найдите одеяло, брезент или что-то вместо носилок. Несите в фельдшерский пункт, я попробую помочь.

Понимая, что только мешаю, я отошла в сторону и, когда четыре человека понесли раненого на куске брезента, пошла позади. Марк на ходу натянул рубашку без одного рукава, коротко посмотрев на меня:

— Испугалась?

— За тебя.

— А я за тебя, — он ободряюще улыбнулся, — главное, живы остались. А этот парень дай Бог выкарабкается. — Он кивнул на носилки и прикрикнул: — Осторожнее, не поворачивайте его на бок!

Предрассветная сырость укутывала улицы посёлка полосами тумана от реки.

Когда мы дошли до фельдшерского пункта, заря подкрасила облака нежной розовой краской. Обхватив руками плечи, я присела на скамейку под густой ёлкой и стала смотреть, как в окне мелькает силуэт Марка. После пережитого я замечала только мужа, с ужасом осознавая, что он чудом остался жив. Как, впрочем, и этот молодой милиционер и как я.

— Замёрзли? — На лавку рядом со мной опустился пожилой милиционер в звании лейтенанта и протянул ватник. — Накиньте, а то простудитесь.

— Спасибо.

Лейтенант помолчал.

— Нам повезло, что ваш муж оказался доктором. Авось и вытащит Лычкова с того света. Никак нам эту банду не изловить. Эх, — он с размаху стукнул себя кулаком по колену, — мы их в другом месте ждали! Данила на всякий случай на разведку пошёл. Дурья моя голова. Нет чтобы самому пойти! Мальчишку под пули сунул! Никогда себе не прощу, если он не выживет!

— Муж сказал, что жить будет, он хороший врач, фронтовой.

— Дай Бог, ежели так. Я хоть и неверующий, а пойду в церковь свечку поставлю. Бог — Он ведь как: когда дела в порядке, так вроде бы и не нужен, а случись что, к Нему несёмся: и верующие, и неверующие, и коммунисты, и комсомольцы, помоги, мол, нам, дуракам, защити, спаси и помилуй. — Он искоса взглянул на меня. — Не понимаю, почему бандюки вас не убили. В первый раз свидетели в живых остались.

Я ещё не отошла от переживаний, и его слова снова всколыхнули в памяти бездонный глаз пистолетного дула, направленный прямо на меня. Я поёжилась под ватником:

— Сама не понимаю. Вы, конечно, налётчиков спугнули, но чтобы выстрелить, нужна секунда.

На скрип двери в амбулатории мы оба выпрямились. Фельдшерица, которую вызвали из дома, выглянула в щель:

— Кузьма Иванович, не волнуйтесь, доктор сказал, поправится Данила, — она всхлипнула, — если бы не доктор, то я бы сама не справилась, я огнестрелы вообще в глаза не видела да и пулю извлекать не умею. И кровотечение вовремя остановили, иначе Данила бы кровью истёк.

— Поправится, говоришь! — обрадовался лейтенант. — Это дело! Поправится! — Он вскочил, покружил по двору и снова сел. — В рубашке Данила родился! Это надо же так свезти, чтобы рядом военврач оказался! — Он цапнул меня за руку своей огромной лапищей. — Спасибо вашему мужу, ой спасибо! Даниле ведь только-только восемнадцать стукнуло, жить да жить!

* * *

Последним Данила запомнил сильный толчок в грудь. Потом он кувырком полетел в чёрную яму без дна и выхода. В яме стоял дикий холод, не зимний, морозный, а какой- то другой, косматый, страшный, давящий, из которого его выдернула резкая боль, внезапно просверлившая грудь насквозь. Он боялся снова оказаться в пропасти и всеми силами старался удержаться на кромке сознания, но удавалось плохо, потому что мозг заполнял гулкий барабанный бой: бум… бум… бум…

— Молодец, парень, — зазвучал мужской голос. — Держись, мы ещё на твоей свадьбе попляшем.

Перед тем как снова ухнуть в пропасть, Данила успел понять, что его куда-то несут.

«К маме, — запоздало стукнуло в мозг, — хочу к маме».

В местное отделение милиции его перевели из Пскова на усиление, потому что в районе появилась банда, специализирующаяся на ограблении поездов. Охватить предстояло большой район, кадров не хватало, и на каждую станцию откомандировали по одной штатной единице личного состава областного центра.

Он сразу подружился с начальником опорного пункта товарищем лейтенантом Кузьмой Ивановичем и сержантом Колей Квасниковым, выложив им как на блюдечке свою нехитрую биографию: школа — оккупация — партизанский отряд — работа на заводе, отец сложил голову под Варшавой, а маму разбомбили в санитарном поезде, куда она пошла санитаркой.

Вскоре после того, как погнали немцев, мама положила ему руки на плечи и поцеловала в макушку:

— Сынок, отпустишь меня работать в сан- поезд? Тебе уже шестнадцать, на заводе хвалят, руки у тебя из правильного места растут, сможешь прожить один. А я только и думаю, как на фронт уйти. Давно бы собралась, да тебя боялась оставить. Но ты не переживай за меня, в санпоезде безопасно, он ведь по тылам ездит, в самое пекло не суётся.

Он и сам мечтал попасть на фронт, благо партизанский опыт имелся, но военком злой попался, не пустил по малолетству, сказал: хватит тебе, паря, навоевался вдоволь, кто-то должен и хозяйство поднимать. Глянь, из работников одни женщины остались. Кто им плечо подставит, если не