около Каменного родника. Мы выдвинулись на маршрут рано утром, когда розовая заря ещё не успела плеснуть краски в зыбкую полосу тумана на луговой пожне и он был белым, как молочная пенка. Еле видимая стёжка вывела нас к молодой рощице, сгрудившейся вокруг высоченной берёзы с матовой шелковистой корой. На фоне тёмно-зелёного ельника листья ивняка казались выкованными из чешуек серебра. Около каменной гряды на опушке фиолетовыми хвостами колыхался островок цветущего иван-чая.

— Кстати, кипрей очень полезен для здоровья. На обратном пути нарвём охапку и попросим хозяек подсушить в печи, — заметил Марк, явно рассматривавший красоту природы с практической точки зрения.

Я сурово взглянула в сторону мужа:

— Ты не романтик.

Он потешливо хмыкнул:

— Ну должен же кто-то в семье заботиться о насущном.

Неподалёку от посёлка израненный лес хранил на себе следы боёв. Вдоль тропки зарастала травой проржавевшая гусеница немецкого танка. На одной из елей на большой высоте какой-то шутник развесил на лапах немецкие каски, и они болтались на ветру чудовищными ёлочными игрушками. Дальше мы увидели вдавленный в грунт лафет зенитки и чуть поодаль осевший холмик земли с деревянным крестом. Снег и дожди успели стереть с него надпись, наскоро сделанную химическим карандашом, оставив лишь три начальные буквы имени «Фёд…». Я вспомнила, как мы хоронили подругу Катю, погибшую при обстреле прямо на перекрёстке, где она регулировала движение. Такой же холмик и такой же крест, на котором я собственной рукой вывела даты жизни, короткой, как вспышка молнии. Один Господь ведает, сколько их разбросано по Европе, таких могил, которые успели стать безымянными.

Память безмолвными тенями закружилась над нашими головами, и некоторое время мы шли молча, погружённые в свои мысли, пока не поняли, что мы в лесу не одни. Издалека маленькая старушка на поваленном дереве показалась сказочным персонажем. Сходство добавляли огромные лапти, чудом державшиеся на ножках-прутиках. Одной рукой старушка придерживала на коленях лукошко с черникой, а другой выбирала из ягод листики. При нашем приближении старушка подняла голову и зорко глянула на Марка.

— Ты, что ли, дохтур, который мальчишку- милиционера с того света вытащил?

— Доброе утро, — поздоровался Марк.

— Здравствуйте, — пискнула я, но старушка не обратила на меня никакого внимания.

— Я доктор, — согласился Марк, — но из Данилы я только пулю вытащил, а кому на каком свете быть, не я решаю.

— Это ты, паря, правильно рассудил. — Старушка почерпнула из лукошка горсть ягод и забросила в рот. — Даром что молодой, а ум у тебя имеется!

Перепачканным кулачком старушка постучала себя по лбу, обозначая вколоченный в череп ум, и с прищуром посмотрела в мою сторону:

— А это твоя жёнка?

— Жена. — Марк взял меня за руку и притянул к себе.

— Ничего такая. — Бабуся причмокнула губами, словно пробуя меня на зуб. — Только больно тощая.

— Откормлю, — пообещал Марк, — не всё сразу.

— Да не ты, а она тебя должна кормить. Твоё дело деньги в дом приносить, чтоб семью насытить. — Бабуля по-ребячьи поболтала ногами. — Говорят, вы искать кого приехали, нашли али нет?

Поразительно, с какой скоростью в посёлке распространялись слухи!

— Нашли, — ответила я. — Мы на могилу к Шапитову приехали.

Я решила не упоминать настоящего имени отца, раз по словам Кузьмы Ивановича местные знают его только как Шапитова.

— Вона как! К Шапитову, значит! — Старушка шустро перекрестилась. — Хороший мужик был Сергей Львович. Царствие ему небесное. У нас по нём, почитай, весь посёлок горевал. Любого спроси — никто про него плохого не молвит. А уж Коля Глыба как убивался! После похорон всю ночь у меня сидел, горе самогонкой заливал. Да только горе навроде пожара — его вино больше разжигает, пока всю душу дотла не сожжёт. — Она перекинула взгляд на Марка и погрозила ему сухим пальчиком. — Ты смотри, доктор, не вздумай к бутылке прикладываться. А то при царе тут живал лекарь, который спьяну нашего кузнеца калекой сделал. Мужики его после в проруби утопили.

Я охнула:

— Кузнеца?

— Почему кузнеца? — опешила бабуля. — Лекаря! А Шапитов-то не пил, — продолжила она без перехода. — Курил много, это да. А водку в рот не брал. Он много добра людям сделал. Да что далеко ходить, Сергей Львович и внучка моего, Ваську, спас — в трескучий мороз двадцать вёрст по ночи бежал до города, чтоб врача привезти. Васька тогда в жару метался. В больнице сказали, что критический день был, и не сделай мальцу укол от сердца, то помер бы.

— Понятно, камфору кололи, — кивнул головой Марк.

— Вот-вот, камфору, — подтвердила старуха. — Коля-глыба тогда куда-то запропастился, а Шапитов ко мне заглянул за квашеной капустой, потому как мои соленья на посёлке самые первостатейные. Заглянул, значит, увидал, что Васька в жару мечется, и ахнул: «Ты что, говорит, тётка Дарья, совсем с ума сбрендила? Парня в больницу надо класть, а ты тут его морсами поишь!» Я ору: «Не отдам в больницу, его там загубят!» Вот Шапитов сам и помчал за помощью. Он и без того худо себя чувствовал, а в дороге совсем простыл, полгода потом кашлял. Я перед ним за тот случай на коленях стояла. И сейчас на могилку хожу, цветочки там посадила.

Я вспомнила, что около могильного камня действительно рос кустик голубых садовых ромашек, трогательно прижавшихся к гранитному сколу, и железная тяжесть, скрутившая моё сердце в тугой комок, внезапно ослабела и лопнула, как надорванная струна старинной скрипки.

— Но Шапитов же высланный на сто первый километр. — Я не могла выговорить «вор», но и промолчать не смогла.

— Подумаешь, важность, — немедленно отозвалась старушка, — у нас половина посёлка бывалые. Манька Краснова мужа оглоблей убила, Степан Байрамов за сломанный трактор сидел, Марина Кокошина пять лет за частушки получила, — бабуля начала загибать пальцы. — Опять же, Катерина-стрелочница: та за хулюганство срок тянула. Куда ни кинь, попадёшь в сидельца, — она вздохнула, — много кто по глупости такую кашу заваривает, что до старости не расхлебать. Их грехи, им и ответ держать на Страшном суде, а наше дело, касатики, прощение да молитва.

Солнце продалось сквозь тучи, очертив золотом сетку морщин на лице старухи. Она прикрыла глаза козырьком ладони:

— Заболталась я с вами, пора козу доить. Она у меня страсть какая капризная. А злющая! Хуже собаки. Вы ведь, поди, на Каменный ключ идёте? Зря ноги сотрёте. — Она хихикнула, молодо соскочив на землю, покрытую серым мшаником.

Мы распрощались, но не прошли и нескольких шагов, как меня застиг короткий оклик:

— Эй, а ведь ты, девка, Сергеева дочка, я тебя сразу признала! Ты зла на отца не держи, запомни, каждый торит свою