— тебе важнее всего узнать общую обстановку и условия, сложившиеся для нашей армии. Оставайся в штабе.

Условия для нашей армии? Такого не бывало в истории войн. Штаб командующего находится не в десятках километров, как принято, от противника, а в сотнях метров!.. Назад пути нет — волжские глубины! Глина у воды бурая от потоков горевшей нефти, стекавшей по откосу из пробитых снарядами баков и цистерн. Догорает пристанский дебаркадер, в огне строения водной спортивной станции. Налеты вражеской авиации через каждые десять — пятнадцать минут. Штаб 42‑й разобщен неприятельским вклинением со славной дивизией генерала Александра Родимцева, знакомой мне еще по боям у Харькова. Дивизия упорно сражается «в одиночестве». И выдержит до разгрома шестой армии фельдмаршала Паулюса!

Наконец возвращаются Павел с Софьиным. Живы! Не только сумка, но и карманы Трошкина набиты отснятыми кассетами. Мне кажется, они пахнут порохом, огнем...

Начало лета 1943 года. Хутор Кубань Курской области. Опять с нами Павел Трошкин, рядом — Андрей Платонов, всюду поспевающий Костя Симонов, его приятель, фотокорреспондент Яков Халип, предельно остроумный, и начальник группы кинодокументалистов Федор Киселев. Чаще всего наведываемся мы с Павлом к командующему Центральным фронтом, то есть левым крылом наших войск, замыкающим «дугу» с Севера — Рокоссовскому. Его советы дают нам с Пашей возможность побывать на самых горячих выступах нашего оборонявшегося, а вскоре перешедшего в наступление фронта.

Павел в восторге. Боюсь преувеличений, но после Халхин-Гола, битвы под Москвой, торжества нашего оружия в освобожденном Сталинграде ему как мастеру военных съемок «по масштабу» пришлось по душе сражение в районе Курской дуги. И здесь он, как в старину говорили, страху не имал, — похудел, гоняя с одного участка фронта на другой, в самое пекло, обожженный страстным желанием снять то, что никто до него не снимал, с запекшимися от усталости губами, жаждущий новых и новых эпизодов для объектива своей «лейки».

Кто мог состязаться с ним в оперативности? Только «Калиостро» Виктор Темин, фотокорреспондент «Прады» с его фотоаппаратом, подаренным еще Алексеем Максимовичем Горьким (он и до сих пор работает с ним), — все его коллеги полны были ревности к чудодею, умевшему невесть как раньше доставить в редакцию только что отснятый материал. Однажды, отчаявшись попасть в военный самолет, отправлявшийся в Москву, он неожиданно для себя крикнул, превозмогая шум уже работающих винтов:

— Старшина Васильев! Ко мне!

Он был поражен — неизвестный ему старшина вышел из салона самолета. Виктор и не знал, что таковой существует.

— Вам приказано явиться в штаб. Полетите следующим самолетом!

И Темин быстро поднялся в машину, сел на единственное свободное место. Победителей не судят. Даже коллеги прощали ему его в общем полезные для «Правды» «фокусы».

Павел не был способен на них, всегда был правдив, прям, хитростей не любил... В 1942 году на взбаламученной взрывами Волге он ходил к занятому неприятелем берегу Сталинграда на боевом катере Волжской речной флотилии, с трудом найденной нами в одном из притоков великой реки, — так умело замаскировали моряки свои небольшие суда. Вместе с матросами под огнем помогал вытащить из-под носа у немцев наших раненых, перенести их на борт и вынести к спасению, к жизни... Так и здесь он был солдатом, только стрелял затвором «лейки», не спусковым крючком винтовки и не пулей. Ни минуты отдыха у фотокорреспондентов Трошкина, Дмитрия Бальтерманца, Якова Рюмкина, Макса Альперта, Якова Халипа, Евгения Халдея, Анатолия Гребнева, Николая Петрова — у всего корпуса фотолетописцев минувшей войны. И всех нас, журналистов и писателей фронта, связала и по сей день братская дружба.

Павел был, как и правдист Михаил Калашников, рядом со мной под Севастополем 1944 года, как бы старшиной всей группы из многих газет. Я благодарен ему. Он разрешал мне сопровождать себя в наиболее близкую от неприятеля «точку» для съемок. Поэтому видел я немецких, румынских, венгерских, власовских и снова немецких солдат так отчетливо, как не смог бы рассмотреть с обычного для пишущих расстояния.

К счастью, до осени сорок четвертого вражеские пули не задевали нас.

Но вот пришла осень 1944‑го. Румыния. Букурешти. Отель «Амбассадор». С фронта Павел приезжает чинить свою «эмку» на филиале завода Форда. Его не узнать. Весельчак, жизнелюб, влюбленный в музыку, женщин, не гурман, но не прочь усладиться в переполненных яствами и вином ресторанах, — ну как же, Румыния на стороне Германии, и Гитлер не грабит ее как других! — Павел занят только своей машиной. Ни подвальчики с мамалыгой в масле и цуйкой — водкой, настоянной на анисе и белеющей, если налить в стакан воды, ни комфортабельный после бункеров и окопов, сеновалов, амбаров номер в «Амбассадоре», ни общество Константина Симонова, хозяйственного и веселого Самария Гурария, пылкого Константина Тараданкина — известинца, искрящегося остроумием Яши Халипа — ничто не оживляло его.

Исхудавший, бледный, он неразговорчив, грустен, мрачен.

Получил свою обновленную фронтовую машину, попрощался с нами и уехал к себе на фронт.

Возвращаясь вечером в гостиницу, увидел я группу встревоженных корреспондентов. Что такое?

— Трошкина нет!

— Ну он же уехал.

— Убит Павел!

Я с трудом удержался на ногах. Нет Павла? Что же, он предчувствовал? Не похоже на него. На другой день мы узнали: на пересечении двух шоссе Павла просили регулировщики, какой дорогой он хочет ехать дальше, более дальней и безопасной от «зеленых» банд?

— Короткой, — буркнул он, не терпя возражений.

И продолжал путь. Сзади шла вторая «эмка» с горючим. Обернувшись, Павел увидел: горит, горит задняя машина... Вскоре же послышались ружейные и пулеметные выстрелы. Павел выскочил из кабины водителя в кювет. Свет восходившего солнца ударил ему в глаза и ослепил. Бил и бил из автомата на звук выстрелов, не видел, попадает или нет. Еще миг — и упал, пораженный в сердце.

Водитель Дмитрий ползком добрался до ближайшей деревни, просил помочь вытащить в безопасное место Павла. Крестьяне отказались:

— Утром. Сейчас нельзя. Стреляют же там!

На рассвете пришли к месту убийства. Да, то было убийство. Обнаружили две раны: бандеровцы и в умершего Павла всадили еще пулю! Такая злоба жила в них.

Тело Павла отвезли во Львов. Похоронами руководил Виктор Полторацкий. Прощались с другом с воинскими почестями. Салют из винтовок взвода пехотинцев! Цветы. Слезы.

Его дочь Карина получает, как и я, письма от львовских школьников, ухаживающих за могилой ее отца.