– Мици… – проговорил Чарльз.

На его лбу появилась крошечная морщинка, которую Димити восприняла как проявление желания, такого же сильного, как и ее собственное, как признак сопротивления тому, что притягивало их друг к другу. Она снова шагнула вперед, и тела их соприкоснулись. Ее грудь, живот, бедра ощутили его тело. Димити вздрогнула. Дрожащими пальцами она схватила его руку, положила себе на талию и оставила там – теплую, твердую. Девушка почувствовала, как его пальцы пришли в движение и обхватили ее немного крепче. Димити подняла взгляд и увидела, что он внимательно смотрит на нее.

– Мици, – произнес он снова, на этот раз мягче.

Димити запрокинула лицо, но из-за разницы в росте это ей ничего не дало, и оставалось лишь прижаться к Чарльзу еще крепче. Она закрыла глаза, и тут же ее рта коснулись его губы. Мягкие, пахнущие сигаретным дымом, с жесткой щетиной усов над ними. Это было так не похоже на поцелуи Уилфа Кулсона. Она ощутила легчайшее прикосновение влажного кончика языка. Почувствовала животом, как его пенис напрягся, стал твердым и увеличился в размерах. На какой-то миг Чарльз сомкнул руки вокруг ее талии и прижал Димити к себе еще сильнее. Ей показалось, что ее сердце взорвалось, причинив невыносимую боль и невыразимую радость. Но потом поцелуй прервался, и Чарльз оттолкнул ее так резко, что она отлетела назад и с глухим звуком ударилась о стену дома.

Димити быстро заморгала. Желание не покинуло ее, но она была сбита с толку.

– Нет, Мици! – Чарльз провел руками по своим волосам, потом прикрыл рот ладонью и посмотрел на нее, неуклюже повернувшись к ней боком. В отчаянии она потянулась к нему, но он перехватил ее руки и отвел их в сторону. – Перестань. Ты еще ребенок…

– Я неребенок. И я тебя люблю…

– Ты не… ты еще ничего не понимаешь в любви. Откуда тебе знать? Это страсть, не более того. Мне следовало бы обратить внимание раньше… Селеста меня предупреждала. Прости, Мици. Я не должен был целовать тебя.

– Но ты это сделал! – Слезы душили ее. – Почему ты меня поцеловал, если этого не хотел?

– Я… – Чарльз замолчал. Его щеки покрыл румянец. – Иногда мужчине бывает очень трудно от этого удержаться.

– Я знаю, что ты меня хочешь… Я это чувствую. – От плача у нее потекли из носа сопли, но ей на это было наплевать. Ее это не заботило. Димити думала лишь о том, как его убедить, как вернуть блаженство недавнего поцелуя.

– Димити, прошу тебя, хватит! Я зря так поступил, и это не должно повториться снова. Мы не можем… Нельзя просто взять то, чего нам хочется. Такова жестокая правда жизни, и с этим ничего не поделаешь. Это было бы неправильно, да и я не свободен… Мы с Селестой…

– Клянусь, я никому не скажу. Поверь, я тебя очень люблю. Мне хочется поцеловать тебя снова. Я хочу радовать тебя…

– Довольно! – Он шлепнул по ее протянутым к нему рукам, отталкивая их. Его зубы были стиснуты, ноздри раздувались. Она видела, что он борется с самим собой, и молилась, чтобы исход этой борьбы оказался для нее благоприятен. Но Чарльз устоял. Он скрестил руки на груди, набрал в легкие воздух и выдохнул, надувая щеки. – Ладно. Пойдем дальше, и хватит об этом говорить. Скоро ты сделаешь очень счастливым какого-нибудь молодого парня и станешь ему прекрасной женой. Но это буду не я, Мици. Выбрось это из головы, и поскорей. – Он зашагал дальше по переулку, и прошло несколько секунд, прежде чем Димити смогла заставить себя последовать за ним. Она провела языком по губам, вбирая до последней капли след его прикосновения. Мысли пришли в беспорядок, словно его поцелуй нарушил их строй и внес в них сумятицу.

На следующий день она проснулась, чувствуя слабость и головокружение. Она лежала лицом вверх на жестком матрасе, который прилипал к ее потной спине, и не могла даже подумать о том, чтобы встать или позавтракать. Делфина была встревожена ее состоянием и принесла подруге воды, в то время как Элоди с откровенным любопытством за ними наблюдала. Когда Делфина ушла, ее сестра подошла к Димити и поглядела на нее сверху.

– Если ты думаешь, что, притворившись больной, снова проведешь весь день с папой, а не с нами, то очень ошибаешься. Он уже ушел, чтобы встретиться со своим другом, тоже художником, который приехал в Фес вчера вечером. Так что ты просто проведешь весь день одна, – сказала она холодно.

Димити уставилась на нее, а Элоди ответила ей таким же немигающим взглядом. Даже если бы Димити не чувствовала себя так плохо, как это было на самом деле, она ни за что бы не встала. Ведь это бы означало признать, что проницательная злючка разгадала ее уловку, и тем доставить ей удовольствие. Во взглядах, которыми они обменялись, можно было прочитать и ту власть, которую Элоди обрела, разгадав скрытую в сердце Димити тайну, и ту волю, с которой Димити готова была сопротивляться. В конце концов Элоди улыбнулась, как будто выиграла спор, и пошла к двери.

– Можешь не сомневаться, все уже знают. Додуматься было нетрудно. Ты не умеешь скрывать, – сказала она на прощание.

Димити лежала совсем неподвижно и чувствовала себя хуже, чем когда-либо. Казалось, мир накренился и она теряла равновесие. Она должна была держаться крепче, чтобы не упасть.

Димити пролежала несколько часов в оцепенении, затем с трудом оделась и отправилась на внутреннюю террасу, чтобы посмотреть вниз, во двор. Похоже, там никого не было. Она прошла к комнате Чарльза и Селесты, прислушалась и тихонько постучала. Никто не ответил. За дверью не раздалось ни звука. Димити постучала сильнее. Тишина. Горло пересохло, и в нем саднило. Она уже собралась уйти, но вдруг открыла дверь и вошла. Ставни были закрыты, чтобы сохранить в комнате прохладу. Димити осмотрелась и в проникающем сквозь них тусклом свете увидела лежащие повсюду одежду и обувь, кучку рисунков и этюдов Чарльза, его книги, коробки с карандашами и кистями. Она встала у изножья кровати и попыталась определить, с какой стороны спит Селеста, а с какой Чарльз. На подушках виднелись небольшие вмятины, оставленные их головами. На одной из них она нашла длинный черный волос, а потому перешла к другой и осторожно провела пальцами по тому месту, где совсем недавно лежала голова Чарльза. Димити медленно встала на колени и приникла головой к подушке, вдыхая его запах. Она попыталась представить, как Чарльз выглядит во сне, и поняла, что еще не видела его спящим. Никогда не видела его лица расслабленным и беззащитным, находящимся в состоянии полного покоя, с опущенными веками, за которыми, наверное, под ровное и бессознательное дыхание мерцают в глазах отражения снов. При мысли об этом у нее в груди возникло болезненное ощущение, как будто там что-то медленно разрывалось. И Димити погрузилась в божественные воспоминания о его поцелуе.

В углу комнаты стояли небольшой мягкий табурет и деревянный столик с зеркалом. Селеста использовала столик в качестве туалетного: на нем лежали украшения и гребни, а также баночки с кремом и пудрой. В небольшой коробочке с плотно закрытой крышкой находился стаканчик размером с подставку для яйца курицы-бентамки[93]. Его дно было округлое, так что он не мог стоять, и Димити с минуту пыталась решить, для чего его можно использовать. В конце концов она отложила его в сторону и взяла серебряные серьги Селесты, выбрав из нескольких пар длинные, с бирюзовыми бусинами. Она приложила их к ушам, а затем продела в мочки и хорошенько закрутила сзади винтики, чтобы серьги не выпали. Димити собрала на затылке волосы в узел, чтобы лучше видеть, как свисают бусины по обе стороны от подбородка. Сердце в груди бешено колотилось от чувства вины и осознания дерзости совершаемого преступления. На столике лежали и бусы. Она взяла свои любимые, те, которые Селеста носила только по вечерам, за ужином. Это было витое ожерелье из черных и серых жемчужин. Их сияние напоминало блеск кожи берберской женщины, мерцающей в свете свечей. Димити оттянула пониже вырез своей туники, чтобы ожерелье, холодное и тяжелое, легло на обнаженную кожу. Рядом с туалетным столиком стояла богато украшенная резьбой деревянная ширма. На ней висели ремни и пояса – ими Селеста подпоясывала широкие платья и халаты. Поверх них хозяйка бросила блузку и несколько шарфов, которые иногда повязывала на волосы или использовала в качестве кушаков. Димити неторопливо перебрала все и предпочла один похожий на фату шарф, представляющий собой легкую, прозрачную вуаль из бледно-кремового шелка с крошечными серебряными монетками, пришитыми по краям. Она повязала его на голову так, чтобы он закрывал волосы, и принялась изучать себя в зеркале. В широкой тунике, драгоценностях и вуали девушка едва узнала саму себя. Карие глаза с густыми темными ресницами, чистая кожа. Тени под глазами, вызванные беспокойным сном в минувшую ночь, лишь делали ее лицо более утонченным и беззащитным.