один вечер, мог транслироваться по американскому телевидению и не вызывать у публики никакого возмущения.

После того как журнал Life в 1955 г. опубликовал репортаж о роскошном образе жизни семьи пивоваров Анхойзер-Буш, 23 мая того же года в нем было напечатано возмущенное письмо Эптона Синклера. Он вопрошал: «Господа, не опасно ли публиковать фотографии семьи Буш? Их доход измеряется в миллионах. …Подумайте о том, какой эффект это окажет на миллионы семей, вынужденных жить на пару тысяч долларов в год!»

«Эффект» – это, конечно, зависть. Синклер верно разглядел внутреннюю проблему наших массовых демократий, где, с одной стороны, политики призывают каждого завистливо сравнивать себя со всеми остальными, чтобы создать благоприятный климат для своих законодательных инициатив, а с другой стороны, СМИ, по всей видимости, обнаружили неограниченный спрос на картины роскошной жизни немногих. Возможно ли, чтобы средний человек был менее склонен к агрессивной зависти, чем считают политики? Опросы общественного мнения в разных странах, а также глубокие интервью свидетельствуют именно об этом. Кажется также маловероятным, что если бы это было не так, миллионы ведущих скромную жизнь читателей с такой страстью набрасывались бы на глянцевые еженедельники, чья главная тема состоит в описании подробностей королевского стиля жизни. Если бы эффект был таким, о котором предупреждал Синклер, все эти люди были бы так раздражены, что погрузились бы в свою зависть. Вероятно, некоторые так и делают, но вряд ли они составляют большинство.

Вполне возможно установить ограничения на расходы для некоторых семейных праздников, таких, как свадьба, и в некоторых социалистических развивающихся странах сегодня делаются такие попытки. Однако эти распоряжения не достигают результатов, за исключением того, что они успокаивают некоторые завистливые души, при условии, что они не посягают на сами финансы частных лиц. Следовательно, следующий шаг – это такая налоговая политика, которая делает такую расточительность недоступной почти всем. Однако если это богатство не просто уничтожается, а передается из частных рук в государственный сектор, возникает вопрос, обладают ли правительства по сравнению с частными лицами меньшей склонностью к легкомысленному и вредному для сообщества расходованию средств. Это представляется маловероятным.

И здесь нам не нужно даже заходить слишком далеко и касаться тех проектов, которые развивающиеся страны предпринимают исключительно ради престижа; достаточно вспомнить о хорошо знакомых большинству из нас местных расходах, идущих на удовлетворение бюрократической блажи.

Демократическая зависть, которая действительно может играть конструктивную политическую роль – например, ограничивать государственные расходы, тем менее способна вовремя затормозить или проконтролировать расточительность правительства или чиновников, чем выше уровень, на котором происходит расточительство.

Каким образом роскошь остается политически приемлемой

В сфере политики, независимо от характера конкретной культуры или системы ценностей, просто в ходе кристаллизации власти неизбежно возникают непреднамеренные процессы, сдерживающие зависть и завистников. В итоге завистники всегда являются проигравшей стороной – и тогда, когда завистливые радикалы самостоятельно создают активное политическое движение, чтобы реализовать свои представления о «справедливом» мире, и тогда – что, вероятно, случается чаще, – когда стремящаяся к власти группа обеспечивает себе одобрение и электоральную поддержку завистливых людей. Произвольное вмешательство в сферу частной жизни правосудия и экономики, которого требует зависть, чтобы утолить свою злобу, означает – по крайней мере, после начальной фазы бунтов и грабежей – просто делегирование полномочий меньшинству функционеров, которые могут выполнить мандат зависти, только если они трансформируются в административную иерархию. Довольно часто политическая партия, которая способна действовать в качестве исполнительного органа воинствующей зависти, уже существует.

Национал-социализм пришел к власти в Германии под обещания, рассчитанные на завистников; в связи с этим достаточно лишь вспомнить программные пункты нацистской партии, например ограничение дохода на душу населения тысячей марок, уничтожение «незаработанных доходов» и т. п. Революционные движения в Южной Америке, большевизм в России, рессентимент Народной партии в США – все они поддерживались теми кругами, которые первыми получили бы злобное наслаждение от выравнивания общества. Однако во всех без исключения случаях, иногда за несколько десятилетий, новая правящая каста становилась буржуазией или плутократией. Она основывала свой стиль жизни на примере стиля жизни бывшей правящей касты, той, которую она сменила, либо ориентируясь на великолепие и комфорт своих новых коллег – глав государств, с которыми она установила отношения. И постепенно более расточительный образ жизни становился «общественно приемлемым», иначе говоря, терпимым с точки зрения политики. Любая партия или группа, которая приходит к власти, по необходимости создает новый привилегированный класс с такой идеологией, которая вновь делает экономическое неравенство «приемлемым». Это новое неравенство, однако, нельзя ограничить узким кругом руководителей партии и высших бюрократов. Чтобы защититься от зависти тех, кто находится вне ее, центральная власть вынуждена разрешить «роскошь» и неравенство тем, кто не связан с правительством напрямую. В это вносит свой вклад и технический прогресс. В 1920 г. президент Вудро Вильсон предсказал классовую войну в Америке, которая начнется из-за зависти большинства к немногочисленным владельцам автомобилей. Сегодня это не только невозможно объяснить представителю молодого поколения американцев, но и в Советском Союзе частный автомобиль постепенно становится чем-то достижимым (хотя на практике он по-прежнему малодоступен даже тем, у кого есть деньги на него).

Существует ли, в таком случае, какой-либо предмет роскоши, какое-либо удовольствие, какая-либо собственность вне зависимости от ее размера или какой-либо образ жизни, которые в принципе не способны быть легитимизированы и защищены от зависти переменами в обществе, техническим прогрессом или политическим сдвигом.

То, что мы называем культурой в узком смысле – т. е. высокая культура, – возникает только там, где зависть удалось отвлечь от «чужеродного» характера элитного меньшинства. Это прямо сформулировал Шпенглер: «Есть еще одна вещь, которая необходима для зрелой культуры. Это собственность, мысль о которой приводит к безумным всплескам зависти и ненависти пошляков. Я имею в виду собственность в первоначальном смысле давнего и постоянного владения, унаследованного от предков или приобретенного долгими годами тяжкого и самоотверженного труда собственника…»[365]

Шпенглер не демонстрирует ничего, кроме презрения, в отношении мотовства, расточительства, бахвальства и демонстративных трат парвеню, но при этом отмечает одно различие, на которое часто не обращают внимания: «Это следует повторять снова и снова, и особенно в наши дни, когда «национальные» революционеры в Германии бредят, подобно нищенствующим монахам, о всеобщей бедности и убожестве – в восхитительном согласии с марксистами, объявляющими обладание любого рода богатством криминальным и аморальным и войну – всем обладающим этим преимуществом предметам высокой культуры и всем, кто превосходит других способностью приобретать, сохранять и достойно пользоваться собственностью, и все это от зависти к этой способности, которой они сами полностью лишены. Высокая культура неразрывно связана с роскошью и богатством. Роскошь, эта сама собой разумеющаяся среда предметов культуры, составляющих в