— Да, держу пари, можешь. — Адам сжал губы. — Ты игнорировала меня.

— Для твоего же собственного блага. — Увидев, что он злится, и поскольку мне было всего лишь любопытно, я решила сменить тему. Не потому, что я не сбрасывала его гнев со счетов, потому, что он мог разозлиться — я предпочла бы это вежливым банальностям, которыми мы обычно говорили друг другу в присутствии его родителей. — Твои родители знают, что ты со мной?

— Нет. Конечно, нет.

Его зубоскальство заставило меня фыркнуть.

— Думаю, Роберт не возражал бы… — все же сказала я.

— Папа не стал бы, а вот мама как раз наоборот. Она знает о разводе.

Хм. Так чем же был тот визит Анны? Разведкой? Она хотела знать, была ли я причиной развода?

И кто, черт подери, был отцом ребенка Марии, если последние восемь месяцев Адам почти постоянно жил в Лондоне, а когда он приезжал домой, именно Анна привозила к нему Фредди на свидания?

Ничего из этого я не произнесла вслух. Анна была неважна. Никогда не была.

— Я использовал семейную фирму, что было заведомо глупо, — сжав челюсти, пробормотал Адам.

— Разве не является нарушением адвокатской тайны то, что твой адвокат сообщил ей? — спросила я, читая между строк.

— Да, является. Я больше не буду пользоваться его услугами, и ему еще повезло, что я не пожаловался коллегии адвокатов.

— Почему ты этого не сделал?

Адам пожал плечами.

— Она узнала бы в любом случае, а я хотел знать, кто мне предан.

Я обдумала это.

— Итак, теперь, когда ты знаешь, что ему нельзя доверять, ты хочешь обратиться к услугам другого адвоката?

— Точно. Он показал мне на раннем этапе, еще до того, как я успел доверить ему что-либо деликатное, что его преданность моим родителям была больше, чем мне.

В этом был смысл, даже если это удивило меня. Но сам Адам был удивительным.

Он был из тех, кто берет на себя ответственность. Доминант. Но я полагала, что он стал таким благодаря времени, проведенному с Каином, именно это изменило его и закалило.

Без своего брата он, вероятно, вырос бы неисправимым засранцем.

Вместо этого он знал, каково это — не быть услышанным. Быть проигнорированным. Он знал, что значит быть никчемным и когда начинать драку.

Так же, как и я.

Два совершенно разных воспитания: он рос в богатстве, я — в бедности, у него была семья, у меня — приемные родители, и все же мы оба извлекли одни и те же уроки.

Со стороны Анна и Роберт казались идеальными родителями, но на самом деле они были живым доказательством того, как родители могут обделять своей любовью второго ребенка, имея любимчика.

Дерьмово, но это правда, и это заставило меня задуматься, а если бы у меня был ребенок или дети, я могла бы быть такой же. Я хотела пообещать себе, своему будущему ребенку или детям, что не буду такой.

Но, возможно, я бы стала.

Я могла только попытаться быть другой.

— Зная маму, она сообщила Марии время моего рейса, чтобы та смогла атаковать меня, как только я приземлюсь…

— Анна все еще думает, что сразу после Токио ты полетишь в США? — перебила я, удивленная этим.

— Я позволил ей думать так, — пожал он плечами.

— Почему?

— Потому что она на стороне Марии. Она хочет, чтобы я отменил развод, но я не сделаю этого. Развод в процессе реализации.

— Но как? Мария католичка, более того, зачем ей бросать тебя?

— Назло мне. Она не совсем набожная, — процедил он. — Ее родители возможно, но она нет. И я не такая уж хорошая партия, Тея. Для нее я заноза в заднице, и был таким много лет. Но, в конце концов, с ее доходом я получу от нее алименты, если выиграю Фредди в битве за опеку. Она не захочет этого — делится своими драгоценными деньгами.

— Как ты думаешь, она будет бороться за Фредди?

Мария никогда не казалась заинтересованной в своем сыне. Насколько я могла судить, перестав быть малышом, Фредди наскучил ей, потому что она больше не могла одевать его как куклу. Не могла выставлять его напоказ перед своими друзьями, заставляя их умиляться над тем, какой он хорошенький.

— У нее не будет выбора, потому что Хосе и Адела не позволят ей не бороться за него. Они любят его, в отличии от Марии.

Боже, запутанная паутина, которой являлась жизнь Адама, заставила меня покачать головой.

— Да, я знаю, — сухо сказал он. — Назревает кошмар…

— Неудивительно, что ты хочешь провести со мной отпуск, — ответила я со слабым смешком. — Черт возьми, любой бы на твоем месте хотел этого.

Глядя мне в глаза, Адам покачал головой.

— Я хочу провести с тобой отпуск потому, что сейчас наше время, Тея.

— Проклятие… — я закусила губу. — Моя мама заставила меня пообещать вычеркнуть тебя из моей жизни ради нас обоих, Адам.

— Она не имела права делать это, — воскликнул он, и когда пассажир напротив нас шикнул, прося тишины, понизил голос и выплюнул: — Она не имела права влезать в нашу жизнь.

— Она спасала тебя от себя, а меня от меня, — пояснила я.

— Зачем?

— Потому что она сказала, что это единственное, что она может сделать для меня как мать, и что, как мать, она просила от меня. Тебя не было там, Адам. Ты не видел ее. Она была сдержанной, немного расстроенной. Очень сильно подавленной. Как будто каждый день выжимал из нее жизнь. Она казалась заинтересованной мной, но мне кажется, она хотела увидеть…

— Что? Что она хотела увидеть? — спросил Адам, когда я замолчала.

Его голос стал мягче, но я видела искру гнева в его глазах. Большие экраны перед нами — мой, показывающий траекторию полета, и Адама, по которому шел «Южный парк», — освещали наши лица, но я не хотела, чтобы он видел отчаяние на моем.

Я хотела, чтобы он был здесь, больше, чем могла справиться. Я хотела, чтобы он был рядом со мной в этом отпуске, я хотела получить это лакомство, как хотела получить стопку блинов через минуту.

Просто вкус.

Просто украденный момент, награда, которая поможет пережить следующий раз, когда мне придется снова вырвать его из своей души.

И в следующий раз тоже. Я знала это. Мы были магнитами, настроенными друг на друга, предназначенными для того, чтобы быть вместе, но сама жизнь разлучила нас.

Я это видела.

Знала это с тех пор, как моя мать заставила меня пообещать избегать Адама. И даже тогда я видела недоверие в ее глазах. Она знала, что я впаду в искушение, знала и приняла это, потому что понимала.

Если кто и понимал, то это была Женевьева, и она по-своему пыталась защитить меня.