Боже! Он целовал ее там и не только целовал, но исследовал языком, покусывал, пробовал на вкус, вторгался. Она едва могла дышать от ощущений, вызываемых этим новым способом. До чего же он изобретательный!

Раскачиваясь с ним в одном ритме, она позволяла ему делать все, что он хотел. Кровь в ее висках стучала все громче. Комната вокруг начала вращаться. Он нес ее туда, где она прежде не бывала и даже не представляла себе, что есть такое место. Впиваясь пальцами в его руки, спину, плечи, она отчаянно искала спасения.

Когда почувствовала, что достигла высшей точки, ее тело взорвалось экстазом. Более сильных ощущений она еще не испытывала и, отдавшись его заботе, неслась на подхвативших ее волнах. Ничто в мире больше не существовало, кроме их тел: его и ее.

Едва Пенелопа стала приходить в себя, сознавая, что уже не умрет от удовольствия, он вновь сменил положение, на этот раз накрыв ее собой, и взглянул на нее.

Он тепло и нежно целовал ее в губы, шею, плечи. От соприкосновения с его кожей ее соски горели. Она почувствовала, как он прижался к ней самой восхитительной частью своего тела, вызвав новую волну волшебных ощущений. И в следующий миг уже входил в нее.

Поначалу Пенелопа испытала нечто вроде шока, совсем не то, что чувствовала раньше, но без боли. Усиливая нажим, он наполнял ее. Пенелопа вдруг испугалась: что, если ошиблась в выборе? Боже, что она делает? Как сможет вместить такой… он такой огромный, что вряд ли поместится в ней…

О! Места хватило! Он вошел целиком и пришелся как раз по размеру. Ее тело непроизвольно сжалось, радуясь полноте и новым ощущениям. Бушующий океан внутри ее, едва начавший успокаиваться, вновь заволновался в преддверии шторма. И мир вокруг опять закачался.

— Пенелопа… — прошептал лорд Гарри ей в ухо.

— Как это восхитительно! — сказала она, изогнувшись.

Ее движение подстегнуло его. Он медленно шевельнулся. Пенелопа решила, что он сейчас ее оставит, но он уже вернулся назад и еще лучше ее наполнил. В ответ она застонала. Как сможет он вознести ее еще выше того невыразимого удовольствия, которое она уже получила?

Но он это делал, вместе с ней погружаясь в пучину этого нового волшебного мира. Его движения делались все более мощными и нетерпеливыми. Он практически крушил ее своим телом. Подхваченная волнами удовольствия, она прерывисто вздохнула и закричала, когда взлетела на вершину блаженства. Его страсть тоже нарастала. В момент достижения кульминации Пенелопа почувствовала, что и он сейчас взлетит на вершину блаженства.

Какое-то время оба неподвижно лежали.

Это было потрясающе. Невообразимо. Все, о чем она могла только мечтать. Прижавшись к его боку, Пенелопа просто дышала, позволив себе сполна насладиться тем, что сейчас произошло.

Знал ли он? Догадывался ли, что все это для нее значит? Пенелопа сомневалась. Надеялась, что Нет. С ее стороны было бы эгоистичным требовать от него этого, когда ему предстояло решить столько проблем. Но она никогда об этом не пожалеет.

Возможно, он скоро уедет, но этой ночи она никогда не забудет.

— Ты, наверное, замерзла, — произнес он после нескольких минут молчания в темноте, когда сжимал ее в своих объятиях.

— С тобой мне тепло, — ответила она.

— Как ты?

— Хорошо. Спасибо.

— Рад это слышать. Ты не чувствуешь какого-либо… то есть…

— Я чудесно себя чувствую. Нет нужды беспокоиться, что я разочарована.

— Правда? Рад это слышать, но…

— А тебе было нормально?

— Нормально?

Ей показалось, что он готов рассмеяться, но она не подняла на него глаз, чтобы это проверить. Лучше ей не видеть, если он захочет солгать и сказать ей, что было лучше, чем он на самом деле чувствовал. В конце концов, он был в этом деле знаток. А усилия доставить ему удовольствие были, несомненно, жалкими. Пенелопа не желала услышать от него такое признание.

— А вам, сэр, понравилось?

— Черт, Пенелопа, это было потрясающе.

Что ж, если он солгал, то солгал прекрасно. Она осталась довольна его оценкой и не стала относить ее на счет вежливости. Ей очень хотелось верить, что она была для него потрясающей.

— Я, разумеется, понимаю, какая ответственность сопровождает действия, подобные этим, и хочу тебя заверить, что…

Она остановила его.

— Нет, в этом нет необходимости. Я вполне сознавала, что делаю. Спасибо тебе. Пожалуйста, не порти впечатления притворством, что это было чем-то большим, чем было на самом деле.

Она очень гордилась собой. Говорила спокойно, будто регулярно занималась этим с джентльменами и не придавала этому никакого значения. Выдавив из себя улыбку, она снова свернулась калачиком.

Он сказал, что она была удивительной, и это все. Они оба получили наслаждение, и все скоро кончится. Она позволит ему уйти и будет благодарна за эти воспоминания, которые навсегда останутся с ней.

Ей не хотелось тратить последние мгновения с ним на глупую риторику. Не хотелось, чтобы он брал на себя какую-либо ответственность или обязательства. Это было бы в высшей степени несправедливо с ее стороны. Разумеется, ей хотелось, чтобы он сказал, что любит ее и надеется на совместное будущее, но предпочла промолчать.

Он будет лишь презирать ее за это, а она себя возненавидит.

Он ненавидел себя. Кем надо быть, чтобы использовать женщину таким образом? Особенно ту, которую, как ему казалось, он любит. Господи, как он мог позволить себе дойти до этого? Он и вправду ее любил, и как с ней поступил? Кем надо быть, чтобы это сделать? Худшим из худших. Он и был худшим из худших.

Как мог он дойти до того, чтобы овладеть ею в этой безвестной мелкой лавчонке, как какой-нибудь дешевой шлюхой? Когда у нее должна была быть брачная ночь на шелковых подушках и с розовой водой. Что он дал ей? Воспоминания о яростном совокуплении на ворохе холодной одежды. Так не начинают совместную жизнь — если он вообще может надеяться на возможность совместного будущего.

Только вряд ли. Он воспользовался ее минутной слабостью; ему никогда не удастся уговорить ее согласиться выйти за него замуж при свете дня и в безопасности стен ее дома. Как только вернется в привычную обстановку, она осознает, что он воспользовался ее слабостью, и ей ничего другого не останется, как сожалеть о том, что произошло. Это было неизбежно. Она будет его презирать.

Иначе не могло и быть. Она была умной женщиной и знала, что ему нечем похвастать; у него не было ни денег, ни будущего, ни благородного происхождения, ни доброго имени… Он был недостоин Пенелопы Растмур. С наступлением утра она, безусловно, это поймет.

Какого дурака он свалял. Если попытается сказать ей, что чувствует, она рассмеется ему в лицо. Это не любовь. Назвать это так было бы оскорблением. Но, Боже, он не знал, как еще это назвать. Похоть однозначно не могла бы так терзать и рвать его сердце.