Может, я бездомный бродяга? Мое детство прошло в Дундалисе, которого больше нет, даже если из его руин поднимется новая деревня. Я вырос и возмужал в Эндур'Блоу Иннинес, среди эльфов, и считаю их своими самыми дорогими друзьями.

Но семья?

Нет, в прямом смысле этого слова Белли'мар Джуравиль мне не брат, а госпожа Дасслеронд не королева. Я люблю Джуравиля как брата и с большим вниманием отношусь к распоряжениям госпожи Дасслеронд, но факт налицо — мы смотрим на мир разными глазами. Взгляд эльфов по сравнению с человеческим различает другие оттенки в яркой палитре мира.

Вот почему Эндур'Блоу Иннинес, не является, да и не может быть моим домом, как бы я этого ни желал. Когда я вернулся в эльфийскую долину, мне даже не позволили туда войти. Джуравиль объяснил это тем, что я н'тол'алфар, и хотя я спорил с ним, убеждая, что мыслю не как обычный человек, мы оба понимаем, что он прав: Элбрайн-Полуночник, несмотря на все обучение у эльфов и любовь к ним, тол'алфар не является.

Итак, госпожа Дасслеронд не моя королева. Выходит, за недостатком других вариантов, Дануб мой король?

Нет, дядя Мазер, и думаю, что его отец не был королем тебе. Получается, что мы с тобой все же бездомные бродяги? Вряд ли. Мой дом здесь, в лесах Тимберленда, пустошах Вайлдерлендса, к северу от Хонсе-Бира, или в степях и горах южного Альпинадора, если пожелаю. Это еще один аспект жизни рейнджера, лишь недавно открывшийся мне. Дом — это ощущение, а не место; для рейнджера он может перемещаться от одной территории к другой, но никогда не бывает замкнут в четырех стенах. Мой дом здесь, в Тимберленде, потому что это ощущение возникает у меня всякий раз, когда я сюда возвращаюсь.

Выходит, не мне рассуждать о королях и королевах, империях и королевствах. Какой бы правитель ни распространил свое влияние на эти земли, это не имеет никакого значения; границы — вещь невидимая и существующая исключительно на карте, не в жизни. Они — всего лишь расширение своего «я», утверждение власти, средство обогащения. И все это одна видимость, потому что расширение своего «я» таким способом ложно. Власть не столько свобода, сколько ловушка, а богатство эфемерно.

Да, одна видимость, дядя Мазер, способ, с помощью которого один человек может дать почувствовать другому свое превосходство. Эвелин как-то рассказывал мне об одной крепости где-то на задворках Урсала. Она служила тюрьмой для тех, кто осмеливался порочить короля, и обычно дверь для этих несчастных открывалась лишь в одну сторону. Прошло несколько десятилетий, для тех же целей построили новую крепость, и надобность в старой отпала. Король великодушным жестом даровал ее какому-то герцогу, но тот долгие годы не знал, что ему с этим подарком делать. Конечно, в крепости не было больше пыточных устройств, она превратилась в довольно уютное местечко, но находилась очень далеко от Урсала, где этот герцог наслаждался всеми прелестями придворной жизни.

Но он был предприимчивым человеком, дядя Мазер, и часто, разговаривая с придворными, рассказывал о «великолепных видах», открывающихся из его поместья. Там такая красота, говорил он, жаль только, что нет времени поддерживать крепость в хорошем состоянии. Поэтому он предлагал ее в аренду — за просто умопомрачительные деньги. Одна эта бешеная цена возбуждала любопытство придворных, а хитрый герцог все продолжал нахваливать свои потрясающие «виды».

Виды! Он играл на суетности этих людей, для которых «дороже» всегда означает «лучше». По словам Эвелина, из-за аренды этой крепости не раз на дуэлях лилась кровь, а между тремя провинциями чуть не вспыхнула самая настоящая междоусобная война. Леди умоляли своих мужей устроить в поместье резиденцию, одинокие придворные желали заполучить бывшую крепость, чтобы приглашать туда дам, соблазняя их удивительными «видами».

В конце концов королева Хонсе-Бира потребовала у мужа, чтобы он вернул крепость себе; однако король, как человек чести, не стал отменять собственного решения. Вместо этого он арендовал у герцога крепость за тысячу золотых «медведей» в год.

И вот королева получила свои желанные «виды», те самые, которыми десятилетиями любовались враги короны.

Не правда ли, дядя Мазер? Богатство — это всего лишь вопрос восприятия, а яростное желание быть лучше других — не больше чем слабость. И король тоже угодил в ловушку, подхлестываемый мыслью о том, как подданные будут завидовать ему.

Для меня, дядя Мазер, нет ничего дороже свободы и моей любимой, Джилсепони. Свой дом мы будем носить с собой, куда бы ни забросила нас судьба, а все свои богатства хранить в душе и сердце.

И только два этих поистине бесценных сокровища — все, что на самом деле имеет значение.

Элбрайн Виндон

Люди называли это «оттепель на Прогос» и, хотя такое случалось каждый год, почему-то всегда оказывались захвачены врасплох, покачивали головами и рассуждали о странностях погоды. В этом году, впервые за много лет, у них были все основания для подобных рассуждений. Весна обрушилась на Палмарис внезапно, в начале второго месяца года, целой серией буранов, начинающихся тяжелым влажным снегом, а заканчивающихся холодным дождем.

Зима, одна из самых теплых на памяти даже очень старых людей, закончилась на удивление быстро. Теперь не заметить живот Пони стало просто невозможно. Учитывая это обстоятельство, она вообще больше не снимала фартука, даже когда не работала в трактире, даже если шла по улицам поздно вечером, чтобы встретиться с кем-то из своих товарищей-заговорщиков.

Сопротивление постепенно набирает силу, с надеждой напомнила она себе, выходя из трактира на улицу. Совместными усилиями друзей Белстера, Колин, снабжающей их сведениями из вражеского лагеря, и бехренцев противники Де'Уннеро уже в большой степени контролировали городские улицы и доки. К открытым действиям пока не переходили, ограничивались лишь разговорами.

Пока. Да, они сеяли семена мятежа, насаждали и поддерживали отличающийся от официального взгляд на то, как церковь правит городом. Если дойдет до открытого столкновения — а Пони страстно надеялась, что так и будет, — епископ со своими приспешниками будут удивлены масштабом сопротивления.

Сейчас Пони быстро шагала на встречу с Колин Килрони. Жажда мести в ее душе не охладела, она по-прежнему была полна решимости в случае необходимости прибегнуть к каменной магии, магии Эвелина, чтобы обрушить свою ненависть на проклятых церковников, погубивших ее родителей и друзей.

Свернув в нужный переулок, Пони удивилась, увидев, что Колин не одна. Ее удивление лишь усилилось, когда она разглядела спутника Колин.

Она насторожилась и замедлила шаги.

Он прыгнул на нее и схватил руками за горло. Как и все монахи церкви Абеля, этот человек изучал боевые искусства, действовал уверенно и быстро.

Пони пошатнулась под обрушившейся на нее тяжестью и схватила его за руки, пытаясь оторвать их от своего горла. Пони заметила, что Колин мечется у монаха за спиной, но, не обращая на нее внимания, подсунула большие пальцы под руки монаха, согнула ноги и опустилась на колени, потянув его за собой. Теперь перевес сил был на стороне Пони. С силой повернув запястья, она разорвала хватку — и, продолжив это движение, могла бы сломать монаху руки.