приготовился, несколько мгновений просто смотрел на экран, а потом поднес руки к клавиатуре. Едва начав печатать, он вспомнил, что надо позвонить на работу и сказать, что он болен.

К телефону подошла Мёрси. На полу, вокруг ног Дэмиэна, расплывались влажные пятна.

– Что с тобой случилось? – спросила коллега, жуя зефир.

– Умер один человек.

* * *

Севернее, в затерянном городе, Майкл Джексон звучал отовсюду. Он был в горячем воздухе торговой улицы, в привычных песнях, рвущихся из окон машин. Проносилась «Beat It», за ней – «Thriller». По Вествуд-Хилл проплывала «Liberian Girl», а по пятам – «The Way You Make Me Feel». Эта музыка была как плачущий светлый июнь, она скользила меж листьями берез, взмывала ввысь, чтобы слиться с белыми небесными следами пролетающих лайнеров. Отныне она обрела великолепную свободу, она вырвалась из савана своего создателя. Теперь, когда он ушел, эти песни казались такими же чистыми, как в свои первые дни, каждый такт был безупречен, мелодии первозданны, люди слышали их словно впервые – о, какая всеохватная, сладостная скорбь! Все сделались как лунатики, всем хотелось вернуться назад. Из уважения к нему, в знак восхищения им Риа надела свою одинокую белую перчатку и как зачарованная смотрела клипы по телевизору.

Почти сразу же после возвращения из Андалусии, едва только Риа исполнилось тринадцать, ее хромота вернулась. Все та же левая нога. Та же кривая походка. Левая лодыжка заныла, потом это ощущение переросло в боль, которая никогда не утихала полностью. И вот Риа ковыляла вверх по лестнице, по площадке, вниз по лестнице.

– Почему ты так ходишь? – спросила у нее Мелисса.

– Болит, – ответила она.

К тому же кисти рук у нее опять стали сухими и бледными. Казалось, они присыпаны белой пудрой. Ей приходилось по четыре-пять раз в день мазать их маслом ши.

Что до самого дома, то, пока их не было, тут что-то случилось. Он сильно сдал. Либо это произошло стремительно, за семь дней, либо происходило уже давно, но только теперь, по возвращении, бросилось в глаза. Узкий каменный фасад утратил белизну и стал грязно-сероватым. Ворота проржавели, разболтались на петлях. Подоконники под двустворчатыми окнами треснули, а внизу сквозь бетон морскими звездами пробились сорняки. Внутри коридор стал еще у́же, полы и дверные косяки еще больше покривились, и пыль снежной пеленой покрывала все доступные поверхности, оккупируя все, что можно. По углам она сбилась в огромные комья. Толще стала и белая пленка на Мелиссиных туфлях между двумя платяными шкафами в главной спальне, где накопился самый мощный слой отложений, – например, на изголовье кровати, на рейках, к которым крепились картины, на ночных столиках. На кухне, в стене над мусорным ведром появилась дыра, из нее при надавливании сыпались опилки – еще одна разновидность пыли, усеивавшая кафель цвета паприки. И самое странное: вдоль лестничного пролета, над декоративным поручнем, пролегла черная волнистая линия. Мелисса могла поклясться, что раньше ее тут не было.

– Это ты нарисовала? – спросила она у Риа.

– Нет. Может, это Блейк.

– Он бы не дотянулся.

Риа пожала плечами и ушла в свою комнату.

За время их отсутствия случилась еще одна вещь: исчезла миссис Джексон. Ее увезли в дом престарелых, сообщила соседка. Теперь Майклу уже не придется подбирать ее с улицы, возвращаясь домой с работы, после путешествия на 176-м, как обычно, в костюме, теперь одном из четырех. Костюм становился частью его силуэта. Он носил пиджак и брюки даже в такую жару. Борта пиджака слегка разлетались при ходьбе, изящные руки высовывались из манжет. Бежевых брюк уже не было. Они износились в офисных крысиных бегах, под панелями потолков, среди мертвых серенад копировального аппарата. Майкл выглядел худее – отчасти благодяря костюму, отчасти из-за того, что и вправду похудел, и в его походке убавилось пружинистости, когда по утрам он шел к «Коббс-Корнер», смазав руки дезинфицирующим гелем, что теперь проделывал все чаще. Он больше не заговаривал с Мелиссой о женитьбе. Он без конца прикидывал, как бы уйти – но, подобно Дэмиэну, не мог. Он продолжал надеяться, вдруг что-то его удержит, и дети так и делали, каждый день, но не Мелисса – хотя и дети держали его достаточно крепко. Вот что происходит с мужчиной, созданным для великой любви, а не для костюма, когда любви он не чувствует. Он замыкается в себе. Он чахнет. Сидя в автобусе, Майкл смотрел наружу со второго этажа, и видел вокруг меньше жизни, чувствовал себя куда менее стойким, куда менее сексуальным, куда менее щедрым. Он начинал утрачивать свой блеск. Тьма спускалась на его лицо, словно кто-то задергивал штору.

После Испании Мелисса стремилась изгнать из сознания все мысли о Дэмиэне. Ей было стыдно. Ее терзали параноидальные опасения, что кто-то мог услышать или увидеть их в бассейне – например, кто-нибудь из детей. После прощальной вечеринки она спала на диване в гостиной виллы, и гостиная жужжала и вращалась от выпитого, а на следующий день ей было тяжело смотреть людям в глаза, особенно Майклу. Она чувствовала, что должна рассказать ему о произошедшем, но знала: он не поймет, он примет все слишком всерьез. Так что теперь между ними возникла еще одна преграда, отчего жить на Парадайз-роу стало еще труднее: узость проходов, ночи бок о бок, ежедневные заботы. Как ни старалась Мелисса вести себя как обычно, ее разум захлестывали хаос и сумятица. Они были повсюду – в стенах, в мебели, в выключателях, в наклонных полах. Ты искривил землю у меня под ногами, мысленно говорила она Дэмиэну. Ты устроил полтергейст из всего, что стояло неподвижно.

Примерно через неделю после смерти Майкла Джексона у нее была деловая встреча в районе Ватерлоо – с Джин Флетчер, редактором Open. Сидя на черных лакированных скамьях, они ели димсамы черными палочками. Джин была смуглая, тяжеловесная, на удивление плохо одевавшаяся для руководителя модного журнала. Она всегда носила основные цвета спектра, всевозможные их сочетания, и за это коллеги прозвали ее «женщина без оттенков». Сегодня она пришла в красной плиссированной юбке, детско-голубой блузке без рукавов, гигантских желтых серьгах и желтых сандалиях. Ее кудряшки взмокли от жары, завитки липли к вискам.

– Ну, как у тебя там? Твоя новая жизнь, твой замечательный младенец, твой чудесный мужчина. – Джин просмотрела меню. Заказала гору пельменей – с курицей, с говядиной. – Ужасно, – сообщила она, после того как грубоватый официант удалился. – Начинаю каждый день с такими благими намерениями, но к обеду уже не могу их вспомнить.

Утром Мелиссе понадобилось очень много времени, чтобы выбрать наряд. Она никак не могла выйти из спальни: все смотрелась