Я поежился, хотя погода была вполне тропическая. Солнце быстро выпаривало влагу из моих промокших лохмотьев. Я-то думал, что проплыву по мелководному заливу, несколько раз нырну и быстро разыщу на дне часы. Теперь об этом лучше было забыть. Я смог бы проплыть ярдов двадцать пять в самом лучшем случае! Но с другой стороны, почему не построить плот и не поплавать на нем по заливу, пока я не увижу свои часы сквозь слой кристально чистой воды? Тогда мне придется рискнуть только один раз и нырнуть. Я отказывался даже допускать мысль о том, что мой волшебный аппарат не будет работать под водой! Но если я построю плот, разыщу ли я часы там, где я думал их найти? А вдруг вчерашний шторм и жуткие цунами передвинули часы? Может быть, теперь они были погребены под слоем донного песка?

Что ж, это совсем не исключалось, но долго думать о таком не имело смысла. Построю плот — вот и выясню, так это или нет.

Я стал оглядываться по сторонам более целеустремленно. Какие бы битвы не на жизнь, а на смерть ни происходили под поверхностью моря, оно выглядело очень мирно. По всему побережью валялись сорванные ветром гигантские ветки пальм. По идее, я мог без труда связать три-четыре такие ветки вместе.

Вдруг меня охватила жуткая злость, и я, потрясая кулаками, осыпал новорожденный вулкан проклятиями…

Поскрипывание тонких кожистых крыльев заставило меня отвести взгляд от вулканического конуса, черневшего на фоне безмятежного моря, и запрокинуть голову. Прямо ко мне по сужающейся спирали направлялся один из мерзких ящеров-стервятников, птеранодон. Своей тенью он заслонял солнце, снижаясь ко мне. Можно было не сомневаться, что тварь избрала меня своей целью. Птеранодон издал хриплый голодный вопль. Его глаза — красные, как адские сковородки, — не мигая, смотрели на меня. Я уже ощущал ветер, поднятый огромными крыльями летучей рептилии — их размах составлял не меньше двадцати пяти футов. Сорвавшись с места, я бросился наутек, к кромке воды.

Все ближе и ближе ко мне взбивали воздух крылья летучего кошмара. Одно из них ударило по моему плечу, словно кожаная дубинка, когда я лавировал между гниющими трупами морских животных. От удара меня швырнуло вперед, и по моему лицу и плечам проехались острые перья надломленной ветки пальмы. Я быстро забрался в тень под веткой и прижался спиной к стволу. Глядя через перистые листья, я увидел, что летучий ящер завис над кучей гниющих водорослей, склонил голову набок и принялся пристально вглядываться под пальму, где спрятался я.

Я теснее прижался к стволу дерева. Птеранодон заметил мое движение через зонтик листвы прямо надо мной. С молниеносной скоростью его убийственный клюв метнулся вниз и вонзился в толстую ветку. Отломив здоровенный кусок шершавой коры, птеранодон промазал мимо моей головы всего на несколько дюймов. Я ощутил вонь из пасти ящера — и не только запах, но и, пожалуй, вкус. Но тут послышался хриплый визг и хлопанье крыльев. Явился еще один летучий зверь. Теперь их стало двое, но их крошечные мозги думали об одном и том же.

И тогда, присев на корточки под опущенными перистыми листьями доисторической пальмы, я стал слушать, как дерутся между собой летучие рептилии за право сожрать меня. И вдруг я подумал, что для меня шанс остаться в живых невелик. Рано или поздно один из здоровенных ящеров либо прикончит соперника, либо отпугнет его, и тогда я неминуемо стану добычей для острого клюва. И вдруг я заметил гораздо более надежное убежище. Проникнуть в него ящеру было бы куда труднее, чем через довольно тонкий слой листвы, оберегающий меня.

Там, где крошечные волночки плескались у корней жесткой травы, всего футах в пятидесяти от пальмы, под которой я прятался, лежала огромная витая раковина наподобие гигантского аммонита. Но какой бы восьминогий моллюск ни построил ее, теперь она была пуста. Раструб гигантской раковины походил на вход в небольшую кальциевую пещеру, и диметр его был побольше двух футов. И вот, искоса поглядывая на дерущихся птеранодонов, прыгавших по веткам пальмы и размахивавших своими жуткими клювами, я выбрался из-под надломившейся ветки пальмы. Я рискнул опрометью броситься к гигантской раковине… а она шевельнулась!

Я в страхе замер на бегу. Огромная раковина, лежащая на траве у берега моря, начала раскачиваться. Из тени, отбрасываемой раструбом, высунулась огромная бронированная клешня и сомкнулась в считаных дюймах от моей груди с щелчком, подобным пистолетному выстрелу. Следом за массивной клешней над нижним краем раструба опасливо появился сначала один стебельчатый глаз, потом второй. Стебельки глаз покачивались и пристально смотрели на меня, застывшего на месте от ужаса. Это был рак-отшельник, Богом клянусь, самый здоровенный из всех, каких я только видел!

Из-под стебельковых глаз выползли тонкие паучьи лапки и перегнулись через нижний край раструба раковины. Лапки прикоснулись к песку, ощупали его, уперлись в почву, после чего гигантский рак быстро пополз вперед, неся на себе раковину!

В это мгновение я понял, что мне конец. До сегодняшнего дня не понимаю, как вышло, что в этом я ошибся. Я готов был поклясться, что клешня рака уже смыкалась на моей груди, но в этот миг я рухнул на песок от удара кожистого крыла. Похоже, один из летучих ящеров заметил мою попытку к бегству из-под ветки пальмы и рванулся следом за мной. Можно было не сомневаться, что атаку рака-отшельника птеранодон воспринял как посягательство на добычу, которую он искренне считал своей. А может быть, эта летучая рептилия решила предпочесть рачье мясо моему, которого птеранодон еще ни разу в жизни не отведывал. Как бы то ни было, гигантский рак сразу понял, в какой он опасности, и решил поскорее убраться внутрь раковины — но сделал это недостаточно быстро.

Зловонный клюв метнулся вперед надо мной, лежавшим ничком на песке, и в мгновение ока выхватил мягкотелого рака из скорлупы. Извивающаяся жертва жутко завизжала, и в то же мгновение мощный клюв птеранодона перекусил тело рака в самой мягкой части, покрытой черными венами, и на песок хлынула жидкость. Меня обрызгало ею с головы до ног, но я все же сумел собраться с мыслями и совершенно бесцеремонно, нисколько не переживая за судьбу прежнего обитателя, быстро забрался ногами назад в раструб гигантской раковины.

Скользя назад, я успел схватить с песка длинную и острую, как кинжал, раковину бакулита, и выставил ее острый конец перед собой. Я протискивал и протискивал свое тело назад до тех пор, пока мир снаружи не скрылся от меня, а мои бедра не перестали пролезать в гладкий просвет раковины. А потом, дрожа от волнения и страха, я стал ждать, что будет.

Краб все еще визжал, но теперь — значительно тише. Довольно скоро хриплые вскрикивания сменились тихим потрескиванием и спорадическим щелканьем клешней. А потом остался только звук трескающегося панциря и разрываемой плоти. Время от времени к этим звукам примешивался крик, похожий на хриплое карканье, и возмущенное, негодующее шипение. Два птеранодона явно на пару пировали раком-отшельником и делились им друг с другом неохотно. А мне очень хотелось верить, что обо мне летучие ящеры позабыли — ведь мозги-то у них были совсем крошечные.

Наверное, миновало не менее часа, когда я услышал тяжелое хлопанье крыльев и угасающие вдали хриплые крики, возвестившие мне о том, что, по меньшей мере, один птеранодон улетел — а может быть, и оба. Я выждал еще полчаса, едва осмеливаясь дышать. Только потом я начал протискиваться вперед. Я делал это до тех пор, пока в изгибе раковины не появился просвет в виде полумесяца. Серпик дневного света. Вдалеке — раскачивающаяся на ветру пальма. Ветер донес до меня свежий запах моря. Я уперся локтем в нижнюю поверхность раковины, еще немного продвинулся вперед… и замер!