— Если это та самая Маргарита, то она девушка непростая. Согласно досье из УБЭПа, известная шантажистка и мошенница! Ты понимаешь, что это значит? А с учетом того, что Журавлева возбудила судебный процесс против Иноземцева? Есть вероятность, что она хотела и Иванова посадить! Или привлечь его в качестве свидетеля. Возможно, нотариуса убили из-за этого процесса. Маргариту надо допросить, она может многое знать. Отзвони мне, как что узнаешь.

Саватеев помолчал, что-то соображая, потом буркнул:

— Хорошо.

Алексей вернулся в вагон и улегся на своей полке — стоянка закончилась. Ничто уже не могло отвлечь его от размышлений — ни капризы детей, ни посторонние разговоры, ни пейзаж, мелькающий за окном. Он пытался разрешить головоломку с бизнесменами, мошенницей и нотариусом…

…Кто кого шантажировал: Журавлева Ивановых или наоборот? Если Рита Иванова — та самая Маргарита Шилова (в чем он уже не сомневался, не напрасно эта девица все подглядывала да подслушивала, поблескивая своими очками в дверной щелочке, не напрасно Заварзина обмолвилась, что убитая ее недолюбливала), то вместе со своим муженьком она могла шантажировать Журавлеву. В этом свете понятно, зачем Журавлевой срочно понадобились деньги. Есть и такой вариант: супруги Ивановы вынудили юриста провернуть какую-то операцию — да хоть ту же сделку с «Металлопродуктом»! Или еще с какими фирмами, принадлежащими Ивановым, черт их знает. Нотариус, в свою очередь, пошла на все: устроила сделку, собрала для них деньги, и все это только для того, чтобы они дали свидетельские показания в судебном процессе. А Ивановы вступили в сговор с Иноземцевым и во избежание суда заставили Журавлеву навеки замолчать — убили. Маргарите было очень удобно дать наводку киллеру, она знала о расписании работы Журавлевой и всех ее передвижениях. Она же могла подставить и Зою, племянницу нотариуса, чтобы отвести подозрения от себя. К примеру, подбросить ей этот злополучный договор с «Металлопродуктом».

Отпечатки пальцев… надо снять у нее отпечатки пальцев! Если они совпадут с теми, что обнаружены на договоре, это можно отнести к косвенной улике! Конечно, Рита Иванова может сказать, что просматривала договор, поскольку она работает в конторе. Но ведь Заварзина, помнится, говорила, что сделка была коммерческой тайной и Журавлева никого в нее не посвящала. Хм… эта ловкая дама вообще могла быть с ними заодно — Иванова работала ее помощницей. Да, и еще — проверить на предмет отпечатков Зоину папку, где лежали бумаги, и тот самый чистый блокнот, в котором уж очень подозрительно красовался один-единственный номер телефона конкурентов «Металлопродукта». Отдать на графологическую экспертизу!

Заморочнов вновь поспешно слез со своей полки, взял мобильник и пошел в тамбур, чтобы еще раз звонить Саватееву, а может, даже и самому Никоненко. Но его ждало разочарование — едва он набрал номер, как телефон пикнул, давая знать, что села батарея, и отключился. Черт возьми! Этого только не хватало! Алексей вернулся в вагон и стал рыться в своих вещах — ну конечно, зарядное устройство для телефона он забыл… да и где тут, в поезде, можно было бы его подключить? Придется по прибытии срочно купить новое! Алексей отчаянно оглядел пассажиров — нет ли у кого телефона, и даже громко попросил помощи: «Граждане, срочно надо позвонить, я старший лейтенант милиции!» Люди с любопытством уставились на него, но никто даже не пошевельнулся… «Вот народ, — злился старлей, — до чего же дошло равнодушие? Или нас настолько презирают? Немудрено… Уж сколько раз правоохранительная система себя компрометировала. Так что помощи и содействия от людей не дождешься. Ну ничего, через четыре часа прибуду в Архангельск, позвоню оттуда, прямо с вокзала. Пальчики — это уже детали. Главное — проверить Иванову, а об этом я успел сказать Саватееву…»

Алексей Яковлевич вернулся домой на Татарскую только к вечеру. Ох и трудный же у него выдался этот вторник, Одесса-мама! Никогда еще не приходилось ему делать в жизни такого сложного выбора. Вернее, выбора-то у него и не было! Он поступил единственно правильным образом. В любом случае что сделано, то сделано… Не думать об этом, не думать… Гнать прочь эти мысли, да и что теперь с них толку?

Дед достал из рюкзака пачку пельменей, купленную по дороге, и прошел на кухню. Поставил воду на плиту, порылся в холодильнике, нашел масло, банку с маринованными овощами.

Совсем нехорошо ему к вечеру стало… И то — сердце-то не железное! Причем болит не как обычно, когда сдавливает грудь или покалывает под левой лопаткой, а как-то по-новому, по-другому. Словно старая боль сместилась ниже и правее, по центру груди. Пока закипала вода, старик присел на табурет, оперся локтями об обеденный стол — сил стоять уже не было. Намаялся за целый день — Москва эта суетливая, да и волнений сколько выпало. Сначала в контору мотался, потом к Нинке на кладбище… Там пешком оттопал — дай Боже. Да еще заплутал немного в столице. К тому же толком ничего сегодня и не ел — так, перекусывал на ходу, всухомятку, вот и разболелся желудок. А может, водка нехорошая попалась — выпил немного на свежей могилке, Нинку помянул… Ну ничего. Сейчас вот горяченьких пельмешек пожует, бульончиком запьет, коньячком отполирует, и будет как новенький, думал он.

Дед Леша медленно, без аппетита жевал пельмени, боль не уходила, а казалось, только нарастала. И вдруг словно кольнула острым жалом, как будто в животе у него, в самых внутренностях, кто-то полоснул тонким лезвием. Старик согнулся, положил руку на больное место — аж дыхание перехватило. Закашлялся — подступила тошнота. Алексей Яковлевич бросился в уборную, живот свело сильнейшей судорогой, изо рта пошла розовая пена. Это еще что за напасть? Напуганный, он поспешил спустить воду. Потом подошел к раковине умыться. Кинул взгляд в зеркало. Оттуда на него смотрел изможденный седой старик, по белой бороде которого стекала алая капелька крови.

Да что с ним такое? Откуда эта непонятная боль, эта кровь? Язва какая-нибудь на нервной почве образовалась? И вдруг… в его мозгу мелькнула догадка, которая быстро набирала силу ясного, четкого знания. Страшная, жуткая правда словно ледяным холодом обдала разум…

Несколько долгих минут простоял он так, тяжело опершись руками на голубой фаянс, глядя в самую глубину своих собственных глаз, и наконец горькая улыбка скривила его побелевшие губы. «Что ж, Одесса-мама! Такова, значит, судьба… Бог, стало быть, распорядился так … Прости, Нина, что не смог рассчитаться за тебя, не смог раздавить эту гадину. Прости, Андрюха, придется тебе самому управляться. Левка… жди, скоро буду».

Дед вытер бороду, прополоскал рот и пошел прилечь на диван.

Голова немного кружилась, в теле поселилась слабость, а боль ушла. Но он знал, что это ненадолго. Несколько дней он еще протянет — два-три, может, четыре, доза-то была небольшая. В больницу ложиться не будет, бессмысленно это. Лучше уж помирать дома, только запастись обезболивающим. Может, он сумеет дождаться известий о том, что у Зойки все хорошо, что избавилась она от камня, что Андрея отпустили. А если не дотянет? Легостаеву надо написать записку. Пусть знает, как что было и кто виноват. Письмо положить в тайник, все равно Андрей полезет за деньгами, там найдет и дедово послание. Но вдруг у Зойки ничего не выйдет? Если дед помрет, кто ее выручит? Кто пойдет к прокурору, к Андрюхиному знакомому, кто ему заплатит? Сыну Семену тоже надо написать! Пусть Зойкин отец едет сюда и спасает девчонку! Что еще? Что еще не забыть сделать за эти дни?..