– А что с базой?

– Ну уж не-ет… – выдохнул старшина, неуклюже прилаживая на место кобуру. – Базу, я думаю, мы открыли на всеобщее обозрение, так что теперь в нее только слепой не попадет. Ты уж напрягись, браток. Пошли им сообщение – и пусть хоть все самолеты со всеми бомбами сюда шлют. А наше дело закончено.

Он посмотрел на часы, пальцем протер заляпанное кровью стекло. Долго вглядывался в циферблат.

– Ну, дела… – наконец, сказал Степан Нефедов и засмеялся. – С Новым годом!

– Это что, настоящий? – Дарья осторожно, пальцем потрогала Георгиевский крест. Потускневшее серебро, всадник на коне, копьем пронзающий змея…

– Конечно, – Саша Рассказов аккуратно положил награду в бумажный пакетик. – Это прадеда моего. Мама попросила почистить, хочет дома на стену под стекло повесить в рамке, у себя над столом. Прадед героическим мужиком был, как говорят. Даже в воспоминаниях о Первой мировой несколько раз его фамилия попадается – Старовойтов.

– Слушайте, кстати о наградах! – подал голос Воробьев. Студент хотел было сказать еще что-то, но увидел, как в аудиторию входит профессор Румкорф.

– У меня очень острый слух, господин Воробьев, – с порога сказала она. – Я все слышала. Это как-то относится к теме наших с вами лекций?

– Да, – Воробьев покраснел, – относится. Скажите, Ангела Викторовна, ведь Охотники так же, как и все остальные бойцы Красной… то есть потом уже Советской Армии… так же получали награды, верно? Тогда почему это нигде и никак не отмечено? Опять секретность? Я пытался узнать о Нефедове, ведь не может же быть, чтобы его ни разу не наградили!

– Не может, – усмехнулась Ангела Румкорф, – это верно. И про секретность тоже верно. Охотникам строжайше запрещалось носить полученные на службе в Особом взводе награды, и даже наградные колодки. Вижу ваше нешуточное возмущение и сразу скажу – да, на мой взгляд, весьма спорное решение… Допускалось ношение наград, полученных до зачисления в особые части – а таковых, как вы понимаете, было немного и далеко не у всех. Что касается Степана Нефедова, он был награжден орденом Красной Звезды. Это до взвода. А после…

Она медленно дошла до своего стола и опустилась на стул, положив перед собой портфель.

– Была еще одна особенность, о которой до сих пор мало кому известно, поскольку данные сведения до недавнего времени составляли государственную тайну. Однако мы с вами, коллеги, подняли нешуточную волну, так что хотя бы это теперь станет, как принято говорить, достоянием широкой общественности.

– Что? – жадно спросил Рассказов.

– У Охотников была своя уникальная система наград. И, в частности, только для них особым секретным указом было вновь введено звание Георгиевского кавалера.

– Ого! – присвистнул кто-то.

– А теперь приготовьтесь сказать «ого» еще раз. Старшина Нефедов имел полный бант, – тихо проговорила Румкорф. – Четыре креста. И четыре медали.

– Ничего себе, – Дарья ошеломленно покачала головой. – Это кем же надо было быть? Что сделать?

– Всех спасти. Потом спасти еще раз, – улыбнулась профессор Румкорф. – И еще. Кстати, во взводе кресты имели почти все. Только носить их открыто – все равно не могли. Но, поверьте, коллеги: все, кому Охотники спасли жизнь, об этом не забывали никогда. Что еще нужно?

Часы на Спасской башне пробили полдень.

Степан еще раз огляделся вокруг, пытаясь запомнить и удержать в памяти сразу все – неровную брусчатку Красной площади, ели у стен Кремля, купола собора Василия Блаженного, где как раз начиналось богослужение. Церковный звон переплелся с боем курантов, эхо отдавалось от стен, и Нефедову на секунду показалось, что вся площадь гудит, как один большой колокол.

Он посмотрел на часы и заторопился. Привычно большими пальцами заправил складки гимнастерки назад под ремень, поправил фуражку и шагнул к воротам Кремля. Пока часовой в будке внимательно изучал его пропуск, Степан стоял неподвижно, глядя вперед, туда, где виднелась дорога, ведущая вглубь старой крепости.

Потом у него еще несколько раз проверяли документы. Мимо, скользя по нему взглядами, то и дело проходили офицеры, которым Нефедов машинально козырял, думая о своем. Наконец, возвратив ему пропуск, очередной часовой указал на двери большого здания:

– Проходите туда, товарищ старшина. Там подождите.

Степан вошел в вестибюль и начал уже неспешно подниматься вверх по широкой, застеленной ковровой дорожкой лестнице, как вдруг кто-то хлопнул его по плечу.

Он обернулся. Позади, слегка запыхавшись, стоял улыбающийся пехотный майор в новеньком парадном кителе с несколькими рядами орденских планок на груди.

– Степан? Это ж ты, Нефедов! Ну, быстро ходишь, ничего не сказать. Еле догнал тебя.

– Не припомню, товарищ майор, извините, – старшина сокрушенно развел руками.

– Да ты что, Степан? Ну давай, вспоминай! Ну? Помнишь Ельню, сорок второй, прорывались мы к своим? Ну? Костя-лейтенант!

Да, теперь Нефедов вспомнил его.

Тогда, под Ельней, в адском котле окружения, куда немцы бросили самые отборные свои части, чтобы стереть в пыль две русские армии, этот Костя, совсем еще молодой паренек, был взводным. И он же стал единственным выжившим из всего своего взвода. После очередного артналета он, с ног до головы перемазанный грязью и кровью, скатился в траншею, где Нефедов со своими, матерясь, вычищал глину из ушей и волос. На короткий вопрос: «Кто такой?», который ему задал огромный, вечно молчаливый Чугай, парнишка трясущимися губами сумел пробормотать:

– Костя я… Костя-лейтенант, – а после этого долго озирался, не понимая, над чем так хохочут эти солдаты, одетые в разномастные куртки и маскировочные комбинезоны. Степан вывел его вместе со своими из котла, потеряв только четверых, хотя леса, по которым пришлось идти, дышали смертью.

За ту неделю под Ельней Костя-лейтенант, вчерашний курсант, изменился навсегда. Он видел, как стреляют альвы, молниеносно перезаряжая винтовки и улыбаясь. Он слышал, как по следам взвода ночью мчатся вурдалаки, переговариваясь ревом и завыванием. Он отстреливался от наседавших тварей, состоявших словно бы только из клыков и когтей. И он видел, как тот самый Чугай, так после встречи и не перемолвившийся с ним больше ни одним словом – как Чугай, взревев по-медвежьи, отмахнувшись от бинтовавших его смертельную рану, кинулся прямо с носилок на вылетевшего из чащобы оборотня, ломая его голыми руками.

Правда, Костя так и не узнал, с кем ему пришлось делить патроны и хлеб, оставаясь в уверенности, что старшина просто собрал уцелевших штрафников. Потом их пути разошлись – разбросало по фронтам. Пару раз еще Степан получал треугольники писем «от К. Панфилова», которые сумели сумасшедшими путями догнать особый взвод. А потом и думать забыл о лейтенанте.