В баре было людно, но мы не замечали гула голосов.

– А что случилось? – спросил я.

Смут только покачал головой и глубоко-глубоко вдохнул, словно сдерживая слезы. Лицо его исказилось болью.

– Вы с ней дружите? – снова спросил я. – Она тебя навещает?

– Это мой лучший друг. – Смут рукой отер глаза. – Раз в год-два она приезжает. Накопит денег, прилетит в Амстердам, и мы с ней сидим за этим самым столом, плачем, как маленькие, и вспоминаем прошлое. Запомни накрепко… – он подался вперед и выставил палец, – в этой сволочной стране никогда ничего не изменится. Ирландия – поганая дыра, там правят порочные церковники-изуверы, которые держат правительство на коротком поводке. Премьер-министр пляшет под дудку архиепископа Дублинского и в награду за послушание получает лакомство, точно собачонка. Если б на Ирландию обрушилось цунами, библейским потопом смыв всех до последнего человека, это было бы лучшим исходом.

Я откинулся на стуле, слегка напуганный яростью в его голосе. Обычно всегда благодушный, в гневе Смут обескураживал.

– Да ладно тебе, – сказал я. – Это уж чересчур.

– Еще мало будет! – рявкнул он с легким ирландским акцентом. Видимо, Смут сам его расслышал, ибо досадливо сморщился от того, что где-то в глубине его сидит неистребимый ирландец. – Считай, тебе повезло, Сирил. Ты выбрался. И не вздумай возвращаться.

В баре «У Макинтайра» мы с Бастианом и познакомились. Я обратил внимание на парня за угловым столиком – прихлебывая пиво, он читал голландское издание романа Мод. Я не следил за тем, на сколько языков ее перевели, и, конечно, не получал никаких авторских отчислений, прямиком поступавших Чарльзу, но из давнишней газетной статьи знал, что книги ее разошлись по всему миру, ее произведения изучают во многих университетах. В книжном киоске мадридского железнодорожного вокзала я видел «И жаворонком, вопреки судьбе…», в пражском авангардистском театре смотрел инсценировку «Дополнения к завещанию Агнес Фонтен», в стокгольмском кафе сидел рядом с Ингмаром Бергманом, который делал пометки на полях «Призрака моей дочери» – романа, через три года ставшего его триумфальной постановкой на подмостках Королевской оперы. Казалось, с каждым годом известность Мод только возрастает, что привело бы ее в ужас.

Парень с головой ушел в чтение, до эпилога, где через десятилетия после Великой войны герой и героиня воссоединяются в лондонском отеле и между ними происходит бурная сцена, ему оставалось несколько страниц, это был мой самый любимый эпизод из всех творений Мод. За стойкой я потягивал пиво, стараясь не слишком откровенно пялиться на парня. Он дочитал до конца, положил книгу на столик, секунду-другую смотрел на нее, потом снял очки и потер переносицу. Я сознавал, что пожираю его взглядом, но ничего не мог с собою поделать. Он был чертовски хорош: двухдневная щетина, не по моде короткая стрижка. Примерно моих лет, может, на год-два моложе. Меня знакомо кольнуло, как всякий раз, когда я видел кого-нибудь столь красивого, что знакомство с ним казалось маловероятным.

И тут вдруг парень мне улыбнулся. Я приказал себе подсесть за его столик – видит бог, книга была прекрасным поводом завязать беседу, – но почему-то отвернулся. И пока я собирался с духом, парень, к моему великому огорчению, встал, помахал бармену и ушел.

– Твоя робость тебя погубит. – Джек Смут налил мне еще пива.

– Я вовсе не робею, – робко возразил я.

– Еще как робеешь. Ты боишься, что тебя отвергнут. Видно по лицу. Маловато опыта отношений, да?

– Маловато, – сказал я и чуть не добавил: случек до черта, а вот отношений – ноль.

– Здесь тебе не Дублин. Это Амстердам. Если кто-то тебе приглянулся, подходишь к нему, говоришь «привет» и начинаешь разговор. Тем более если и ты ему понравился. А Бастиану ты нравишься, я отвечаю.

– Какому Бастиану?

– Тому, с кого ты не спускал глаз.

– По-моему, он меня даже не заметил. – Всей душой я желал услышать, что это не так.

– Заметил, уж поверь.

На другой вечер я опять пришел в бар, но угловой столик был пуст; расстроенный, я сел за него и раскрыл книгу Джона Ирвинга «Мир по Гарпу», которую читал второй раз, но теперь на голландском, ради упражнения в языке. Однако минут через двадцать парень появился, прошел к бару, заказал два пива и сел напротив меня.

– Я надеялся тебя увидеть, – сказал он вместо приветствия.

– Я тоже.

– Если он со мной не заговорит, решил я, я сам с ним заговорю.

Я посмотрел ему в глаза и понял, что передо мною самый главный человек в моей жизни. Главнее Чарльза Эвери. Главнее Джулиана Вудбида. Единственный, кого я полюблю и кто ответит мне взаимностью.

– Извини. Просто я немного застенчив.

– В Амстердаме нельзя стесняться, – сказал он, вторя давешним словам Смута. – Это противозаконно. У нас сажают и за меньшую провинность.

– Тогда я, наверное, не вылезал бы из тюрьмы.

– Как тебя зовут? – спросил парень.

– Сирил Эвери.

– У тебя акцент. Ты ирландец? – Лицо его омрачилось. – В гостях?

– Нет, я здесь живу. Приехал насовсем.

– Работаешь?

– В Доме Анны Франк. Научным сотрудником.

– Понятно, – помешкав, сказал парень.

– А ты чем занимаешься?

– Я врач. Вернее, исследователь. Инфекционные болезни.

– Вроде оспы, полиомиелита и прочего?

– Оспа побеждена. В развитых странах полиомиелит редкость. Но в общем да. Хотя это не совсем моя область.

– А какая твоя?

Ответить он не успел – к нам подсел Смут, ухмылявшийся, точно прилежная сваха, чьи труды увенчались успехом.

– Ну что, познакомились? Я знал, что так оно и будет.

– Джек вечно ругает Ирландию, – сказал Бастиан. – Он прав? Я там не бывал.

– Все не так плохо. – Я изготовился к защите отечества. – Просто он давно не навещал родину.

– Никакая она не родина, – возразил Смут. – Сам-то сколько там не был?

– Давно? – спросил меня Бастиан.

– Семь лет.

– Таким, как мы, там не место, – сказал Смут.

– Кому это? – посмотрел на него Бастиан. – Барменам, музейным работникам и врачам?

Вместо ответа Смут приподнял повязку, показав уродливый шрам над пустой глазницей:

– Вот что с нами там творят. И еще это. – Он трижды грохнул палкой об пол. Люди за соседними столиками обернулись. – Тридцать пять лет хожу на трех ногах. Сволочная Ирландия.

Я глубоко вздохнул. Мне не хотелось слушать желчные излияния, я сверлил его взглядом, надеясь, что он поймет намек и уйдет. Но Бастиан внимательно разглядывал Смута.