– Кто это сделал, дружище? – тихо спросил он.

– Один старый боров из Баллинколлига. – Лицо Смута омрачилось воспоминанием. – Он озверел, узнав, что сын его живет со мной. Приехал в Дублин, караулил у дома, потом ворвался в нашу квартиру и вышиб парню мозги, а следом взялся за меня. Я бы истек кровью, не окажись там один человек.

Бастиан покачал головой.

– И что с ним стало? – спросил он гадливо. – Его посадили?

– Нет. – Смут был как натянутая струна, и я понял, что с годами боль его ничуть не утихла. – Присяжные его оправдали, удивляться тут нечему. Двенадцать ирландских ублюдков заявили, что парень был психически ненормальный и отец поступил с ним правильно. И со мной тоже. Вот, посмотрите, чего меня лишили. – Он кивнул на фотографию на стене, которую прежде я не замечал: улыбчивый юноша, рядом с ним совсем молодой Джек, сердито смотревший в объектив, а справа от них девушка, наполовину срезанная рамкой. – Шон Макинтайр. Мой возлюбленный. И его убили. Мы сфотографировались, а через два месяца Шон был в могиле.

Мне хотелось, чтобы он вернулся за стойку. К счастью, в бар вошли двое туристов, Смут на них оглянулся и вздохнул:

– Надо работать.

Опираясь на палку, он захромал прочь.

– Ты голодный? – Я хотел поскорее убраться из бара, пока не вернулся Смут. – Может, вместе поужинаем?

– Конечно. – Бастиан усмехнулся, словно иного ответа и быть не могло. – Или ты думаешь, я пришел сюда ради одноглазого Джека?

В студеный субботний вечер незадолго до Рождества мы нашли его на пороге нашего дома на Веесперплейн.

Бастиан переехал ко мне два месяца назад, и теперь я, наслаждаясь нашим совместным обитанием, удивлялся, почему раньше меня беспокоило, что о нас подумают. Я покинул Дублин семь лет назад и с тех пор ни разу не был на родине, не имел никаких связей с прошлым. Я понятия не имел, что сталось с моими знакомыми, живы ли они вообще. А они ничего не знали обо мне. Мысль, что я никогда не вернусь в Ирландию, печалила, ибо я, хоть очень полюбил Амстердам, все равно считал ее домом, и порой так хотелось прогуляться по Графтон-стрит, где перед универмагом Швицера певцы исполняют рождественские гимны, или зябким воскресным утром пройтись по причалу Дун-Лэаре, а затем отобедать в местном пабе.

Как ни странно, Чарльза я вспоминал чаще других. Пусть он был никудышным приемным отцом, а я ненастоящим Эвери, но я вырос в его доме, и теплое чувство к нему, жившее в моей душе, в разлуке только крепло. О Джулиане я думал гораздо реже и без всякого вожделения, но только гадал, простил ли он мне многолетний обман и жуткий поступок с его сестрой. Об Алисе я старался не думать вообще и просто гнал ее из своих мыслей, ибо казнил себя за причиненную ей боль, хотя ничуть не страдал из-за неприятностей, доставленных всем другим. По простоте душевной я надеялся, что за столь долгий срок Джулиан и Алиса меня забыли и живут себе дальше. Я и представить не мог, что там без меня происходит.

Какое наслаждение зябкими вечерами гулять по набережным, глядя на отель «Амстел» в огнях, велосипедистов, туда-сюда снующих по Сарфатистраат, на проплывающие по реке катера с туристами, пытавшимися фотографировать сквозь запотелые иллюминаторы. Мы с Бастианом держались за руки, а прохожим хоть бы что. В Дублине нас бы уже избили до полусмерти, а наконец-то приехавшие полицейские, соскребая нас с тротуара, смеялись бы нам в лицо – мол, сами виноваты. А в Амстердаме мы поздравляли незнакомцев с наступающим Рождеством, перебрасываясь с ними репликами о морозной погоде, и ничто нам не угрожало. И потому-то, наверное, измордованный мальчишка, калачиком свернувшийся на нашем заснеженном пороге, никак не вписывался в картину полного умиротворения.

Я узнал его сразу. Он был в той же одежде, что и в вечер стычки с сутенером в охотничьей шляпе, а дикий оттенок его волос не изменился с того раза, как вместе с болельщиком «Манчестер юнайтед» он сел в такси. На опухшей скуле темнел синяк, обещавший расцвести всеми оттенками радуги. Подбородок в запекшейся крови, один передний зуб выбит. Бастиан нагнулся и проверил пульс на запястье – мальчишка был жив, но досталось ему крепко.

– Вызовем «скорую»? – спросил я.

Бастиан покачал головой:

– Я сам о нем позабочусь. В общем, ничего серьезного. Надо отнести его наверх.

Я мешкал, не желая незнакомца в нашем доме.

– Чего ты? – взглянул на меня Бастиан.

– Стоит ли? Ты понимаешь, кто он такой?

– Вполне. Но его здорово отделали. Предлагаешь бросить парня здесь, пусть замерзнет насмерть? Ладно, Сирил, помоги его поднять.

Я нехотя уступил. Мальчишке я сочувствовал, но я видел, на что способен его сутенер, и не желал ввязываться в неприятности. Бастиан уже подхватил парня под мышки и досадливо посмотрел на меня – мол, чего ты ждешь? Мы отнесли его в квартиру и усадили в кресло; мальчишка приоткрыл один глаз, окинул нас мутным взором и пробормотал что-то неразборчивое.

– Принеси мою сумку. – Бастиан кивнул в коридор. – Она в шкафу, такая черная, на верхней полке.

Я исполнил его приказ, а он тихонько заговорил с парнем, пытаясь привести его в чувство. Тот вдруг вскочил, выкрикнул какую-то бессмыслицу, но Бастиан его удержал, и парень вновь провалился в забытье.

– Как думаешь, сколько ему лет? – спросил я.

– Пятнадцать, от силы шестнадцать. Он жутко худой. В нем килограммов пятьдесят, не больше. И вот еще, смотри. – Бастиан показал его правую руку в отметинах шприца и протер ее ватой, смоченной в спирте. Мальчишка поморщился, но не очнулся.

– Может, надо сообщить в полицию? – спросил я.

– Без толку. Они пришьют ему обвинение, сунут в камеру чтоб очухался, а помощи не окажут.

– Значит, ему нужен врач?

– Я и есть врач. – Бастиан смотрел на меня насмешливо и чуть раздраженно.

– В смысле, настоящий врач.

– А я, что, игрушечный?

– Я хочу сказать, практикующий, из неотложки, – поправился я. – Да понял ты меня прекрасно. Ты же ученый – когда последний раз ты возился с больным?

– Я уже оказал первую помощь. Теперь ему нужно выспаться. Утром ушибы дадут себя знать, я выпишу болеутоляющее. – Бастиан задрал парню майку и ощупал его выпирающие ребра в темно-красных кровоподтеках, потом осмотрел другую руку и, стащив ботинки и носки, оглядел ступни, но следов шприца больше не было. – Он переночует здесь. – Бастиан встал и направился в ванную мыть руки. – В таком состоянии его нельзя выставлять на улицу.

Я закусил губу, сомневаясь в правильности подобного решения, и, дождавшись возвращения Бастиана, поделился своими тревогами:

– А вдруг среди ночи он проснется, не соображая, где он и что с ним? Еще решит, что это мы его избили. Ворвется к нам и прикончит.

– По-моему, ты слегка драматизируешь.