Гибби проснулся с первыми лучами рассвета. Дождь всё не кончался. Казалось, он льётся уже не каплями, а целыми половниками. Ветер всё так же носился туда–сюда с тоскливыми протяжными завываниями, которые то и дело перерастали в громкие пронзительные вопли, разносившиеся по всей округе, но потом снова превращались в заунывный вой. Казалось, вся природа повергнута в глубокое отчаяние. Тогда, наверное, для Гибби найдётся ещё немало дел! Он снова должен спуститься с горы и посмотреть, не нужна ли кому помощь. Может, вода уже и до фермы добралась, кто его знает?

Джиневра проснулась и встала. Как могла, она привела себя в порядок и вылезла из угла. Гибби в доме не было. Она раздула огонь и, увидев рядом с очагом полный котелок чистой воды, подвесила его кипятиться. Гибби так и не появлялся. Вода вскипела. Джиневра сняла котелок с огня, но почувствовала, что хочет есть, и снова подвесила его на прежнее место. Несколько раз она снимала воду с огня, а потом опять принималась её кипятить. Гибби всё не было. Наконец она сварила себе немного каши. Всё необходимое уже стояло на столе, и когда Джиневра стала наливать кашу в деревянную миску, она вдруг увидела, что тут же лежит грифельная доска, на которой что–то написано. Она поднесла её к глазам и прочла: «Приду как толька смагу».

Значит, она осталась одна! Это была пугающая мысль, но Джиневра была слишком голодна, чтобы об этом думать. Она съела кашу и заплакала. Как же так, говорила она себе, неужели Гибби мог вот так бросить её совсем одну? Но ведь он и вправду был похож на настоящего ангела–хранителя, и, наверное, ушёл помогать кому–то ещё. На столе лежала небольшая стопка книг, которые он, должно быть, оставил специально для неё. Она начала их рассматривать и, найдя для себя что–то занимательное, незаметно увлеклась, так что два–три часа промелькнули совсем незаметно. Но Гибби не возвращался, и день тянулся медленно и тягостно. Несколько раз она снова принималась плакать, потом решала про себя, что нужно потерпеть, какое–то время держала себя в руках, но вскоре на глаза её опять наворачивались слёзы. Она уже с десяток раз бралась за книжку, но, устав, откладывала её в сторону. Она поела лепёшек с молоком, ещё немного поплакала и ещё чуть–чуть поела. Гибби всё не было. Но в тот день Джиневра сделала первый и очень важный шаг к настоящей молитве. Она, юная девочка, ещё ни разу не действовавшая по велению долга и ответственности, вдруг оказалась одна–одинёшенька на голой скале, посреди ревущей бури, которая, казалось, никогда не кончится. На всём белом свете никто не знал, где она находится, кроме немого мальчика–пастуха, а он ушёл и бросил её одну! А вдруг он не вернётся? Что будет с нею тогда? Одной ей с горы не спуститься. Даже если она и сможет найти дорогу обратно, то куда ей идти, если вся даурская долина сплошь залита водой? А что, если в доме не останется еды, а буря всё ещё не кончится? А вдруг, когда дождь и ветер, наконец, угомонятся и она спустится вниз, окажется, что вся долина превратилась в безжизненную пустыню, все её жители утонули, и во всём мире не осталось ни одной живой души кроме неё самой?

Вокруг всё время раздавался страшный шум. Джиневре казалось, что она очутилась в самом сердце грохочущего рокота. Сквозь рёв воды и свист ветра до неё то и дело доносились резкие звуки, похожие на выстрел или громкий треск, а вслед за ними раздавалось нечто вроде приглушённого грома. Это бились друг о друга валуны, увлекаемые потоками вниз и сшибающиеся во время падения, и зазубренные обломки скалы, кувырком летящие с горы, с грохотом подпрыгивая на крепко держащихся утёсах. Когда начало смеркаться, Джиневра почувствовала себя прямо–таки невыносимо несчастной, но, к счастью, вскоре ей захотелось спать, и во сне тьма и печаль отошли от неё прочь.

Новый день был полон новых надежд и обещаний. Что бы мы, бедные человеки, делали без ночей и рассветов, которые дарует нам Бог? С нашими бедами не так трудно справиться, как кажется, — кроме одной беды: горделиво раздувшегося «я»; тут и Самому Богу приходится нелегко. Дождь уже не хлестал так яростно, ветер утих, и речные потоки уже не бежали вниз с горы с той же стремительностью, что накануне. Джиневра сбегала к ручью, начерпала оттуда воды и умылась, решив оставить чистую воду, которую Джанет всегда держала в кадушке возле двери, на кашу и суп. Потом она переоделась в своё платье, которое к тому времени совсем высохло, и приготовила себе завтрак. Поев, она попробовала помолиться, но у неё ничего не получилось, потому что как ни старалась она обуздать и направить свои непослушные мысли, обращаясь к Богу, она всегда непроизвольно представляла Его Себе похожим на лэрда, своего отца.

Гибби спешил вниз по горе сквозь дикие, неистовые потоки ливня. Уже занималось утро, и предрассветный воздух наполнился туманом, похожим на дым, окрашенный в цвет выпустившего его пламени. В то утро не один обитатель долины подумал, что, должно быть, начинается второй великий потоп, и предался тягостным размышлениям о тщетности мирских трудов. Первым человеческим жилищем на пути Гибби, спускавшегося вниз короткой дорогой вдоль Глашберна, был домик егеря. Он стоял поодаль от ручья, напротив того места, где ещё недавно виднелись стена, ворота и мост.

Только после неимоверных усилий егерь с экономкой смогли добраться до него накануне вечером, потому что даже Ангус не знал гору так хорошо, как Гибби. Жилище егеря находилось на расстоянии двух пистолетных выстрелов от большого глашруахского особняка, но чтобы до него дойти, им пришлось долго подниматься по горе, а потом так же долго спускаться. В бурю по горе так же трудно ходить, как плыть по морю во время шторма. Но даже переступив порог, они ещё не чувствовали себя в безопасности. Правда, пока что Глашберн направлялся совсем в другую сторону, прочь от егерского домика, и печальным свидетельством этому были разорённые лужайки вокруг особняка. Но как знать? Горные реки капризны, нельзя предугадать, как они себя поведут. Свалится в русло какой–нибудь валун, и весь поток перекинется прямо к ним.

Всю ночь Ангус не смыкал глаз, снова и снова всматриваясь в темноту, но не видел ничего, кроме трёх огоньков, светившихся над водой. Один из них, как он полагал, горел на ферме. Два других огонька погасли, растворились, но только с наступлением рассвета. Наутро егерь увидел, что Глашберн вместе с Лорри хозяйничают у него в саду. Он прекрасно знал, что дом его отстроен прочно и надёжно и вполне выдержит даже добрую осаду; а вода, может быть, больше и не поднимется. Однако после завтрака оказалось, что своевольные потоки окружили дом и спереди, и сзади. Ничто так хорошо не выявляет все неровности деревенского ландшафта, его впадины и возвышения, как наводнение. Ещё несколько минут, и обитатели домика оказались отрезанными от всей остальной земли. Около чёрного хода бушевал Глашберн, а возле передней двери плескался Лорри. Увидев, что вода заливает пороги с обеих сторон, Ангус немедленно приказал жене, детям и гостье бежать наверх. В доме был большой чердак со слуховым окошком, на котором они, собственно, и спали. Сам Ангус какое–то время оставался внизу, в той части дома, где хранились его ружья и рыболовное снаряжение, подготавливая свои сети для того, чтобы ловить рыбу, которая непременно останется в неглубоких впадинах, когда вода немного спадёт. Он отправился со своей работой на чердак только тогда, когда обнаружил, что вода заливает ему сапоги.