на то, что я, по его мнению, сделала. Однако я не была в этом уверена. Я хотела завыть, как раненый зверь, от этой несправедливости. Я потеряла его. Джорджина, которая дает в туалете, не может быть любимой девушкой. Даже не помню оставшуюся часть вечера, не помню, когда он ушел. Я много пила, словно желая забыться. В конце концов, когда я огляделась, ища его, он уже ушел. Навсегда. После этого все остальное не имело значения.

Я сказала родителям, что заночую у Джо, прикрывая таким образом свое пребывание в номере гостиницы. И сейчас я не могла вернуться домой и отвечать на их вопросы. Я пошла в отель «Холидэй», лежала на двуспальной кровати в своем красном платье и плакала, пока не заснула. Я себя ненавидела.

С того вечера я себя ненавижу. Я так и не смирилась с произошедшим, поэтому не может быть никакого прощения. А мне нужно простить себя. Не того парня, который это сделал, он может убираться ко всем чертям. Нет, себя. Я была так сурова к себе за то, что не оказалась сильнее. За то, что не предвидела то, что случилось. За то, что была так слаба, что хотела нравиться. За то, что не нашла правильных слов, чтобы остановить это.

Сегодняшнее шоу называется «Поделись своим позором». Но эта история сюда не подходит, потому что это его постыдный секрет, а не мой. Это не было моей виной. Если с вами случалось подобное, тогда позвольте мне вам сказать: это была не ваша вина. Спасибо за то, что слушали.

Я закрываю блокнот в потрясенной тишине, и по моей щеке катится слеза. Один хлопок, два хлопка, к ним присоединяются другие – и вот уже гром аплодисментов, и все встают.

Мои друзья поднимаются на сцену и обнимают меня. Они тоже в слезах. Из-за их голов я вижу, как Лукас Маккарти мчится к двери, ведущей на лестницу, распахивает ее и, не оглядываясь на меня, исчезает. Мне все равно.

Я ощущаю слабое головокружение и невесть откуда взявшуюся легкость. Больше не нужно тащить на себе эту тяжесть. Я произнесла эти слова вслух. Я использовала свои слова – и сняла проклятие.

42

Единственный минус при обсуждении истории с Ричардом Харди заключается в том, что мои друзья, особенно Джо, задеты, ведь я никогда им это не рассказывала. Я пыталась успокоить их, утверждая, что если бы дружила с Опрой Уинфри, то все равно ни словом бы не обмолвилась. «Но почему теперь?» – спросили они.

И я объяснила: тема конкурса на лучший рассказ была словно вызовом вселенной. Робин, его план использовать мой дневник. Ричард Харди, у которого маленькая дочка (не сомневаюсь, ему бы не хотелось, чтобы с ней обошлись подобным образом). Он объявился, целый и невредимый, и ему дано такое счастье. И Лукас Маккарти, который отверг меня во второй раз. Я больше не могла хранить секрет: цена была слишком высока, чтобы продолжать платить. И я резко оборвала все это.

Хотя друзья в ужасе от моего мучительного испытания, Клем очень заинтересовалась кровавой драмой и интригой. «О боже, этот обалденный парень в баре – твой бывший бойфренд? О БОЖЕ!» – восклицала она до тех пор, пока Рэв не бросил на нее взгляд, который мог бы превратить ее в камень.

Эстер, у которой макияж растекся по щекам, подошла и повисла на мне, как коала.

– Почему ты мне не сказала? – повторяла она. Бедный Марк маячил на заднем плане, потупив взгляд и скрестив руки на груди, как добрый викарий со своими прихожанами.

– Честное слово, я никому не говорила. Даже себе. Мне нужно было сначала рассказать себе, а это только что произошло. В мои планы не входило, чтобы ты узнала вот так.

– О, не будь дурочкой. – Эстер замолчала и снова вытерла глаза. – Мы подшучиваем над тобой и критикуем, Джордж, но все мы самого высокого мнения о тебе. И мы очень хотим, чтобы у тебя все было прекрасно. Прости, если это было неясно.

– Я знаю, – отвечаю я.

Я не победила в конкурсе. Победа досталась мужчине по имени Том с волосами, забранными в лошадиный хвост. Он рассказал историю о том, как его вырвало яблочным пирогом на уроке географии, проходившем в форме загородной экскурсии.

Но я все равно победила. Впервые я не боялась будущего и хотела использовать его возможности. Меня спасли слова. Мои слова.

На следующий день, в десять часов вечера, позвонили в звонок парадного входа. Иногда звонят дети, пробегающие мимо, так что я не пойду, если не позвонят дважды.

Несколько минут спустя снова звонят.

Либо Карен заказала пиццу, либо явился какой-то гость, который никогда прежде не бывал в этом доме и не знает, что нужно стучать с черного хода, в дверь кухни. Карен спит, сверху доносится ее храп. Надеюсь, это маргарита с корочкой в двенадцать дюймов и дополнительными халапеньо. Рискованно будить Карен, чтобы узнать, не ее ли это заказ. А если не разбужу, она начнет метать громы и молнии. Мне в самом деле хочется съесть эту пиццу.

Осторожно выглянув из-за занавески, я вижу высокого темноволосого мужчину; руки засунуты в карманы пальто, подбородок опущен на грудь. У меня захватывает дух, сердце бешено колотится.

Сделав глубокий вдох, я открываю дверь.

– Привет.

– Привет, – отвечаю я.

– Прости, что ворвался без предупреждения. Я не знал, как сформулировать это по телефону. Можно войти? – спрашивает Лукас.

Я отступаю, впуская его.

– Давай побеседуем на кухне, – предлагаю я, притворяясь спокойной. – Там можно закрыть дверь.

Кивнув, Лукас следует за мной. Я со щелчком захлопываю дверь. Мы устраиваемся за обеденным столом, напротив друг друга.

– Я слышал твое выступление в пабе.

– Я знаю. Видела тебя. Ты сразу ушел.

– Я… – Он не в состоянии говорить, и это поражает меня. Я пристально смотрю на него, и тянутся минуты. Он смаргивает слезы и откашливается.

– Мне пришлось уйти, так как нужно было подумать, и я не хотел говорить при других. Надеюсь, ты не сочла это хамством.

– Вообще-то, я не была уверена. На самом деле я была погружена в себя.

Лукас кивает:

– Пожалуйста, поверь, я понятия не имел, что с тобой тогда случилось, Джорджина. Ни малейшего намека. Знаю, это само по себе плохо.

– Я знаю, что ты был не в курсе, – говорю я. – Мне следовало рассказать тебе, а я не рассказала. Я никому не сказала.

– А я не спрашивал, – говорит Лукас.

Я зашла слишком далеко, чтобы вести непринужденную беседу,