– Да, ты не спрашивал.

Лукас качает головой, и мы снова умолкаем. Но мы не ощущаем неловкости, сидя в тишине. Просто нужно, чтобы все улеглось.

– Я… слушал, как ты описываешь произошедшее. Как сильно я тебя подвел! Я надменный ублюдок, считавший, что всю жизнь люди предавали меня. Но на самом деле это не так. Это я предал тебя самым ужасным образом.

Я качаю головой:

– Ты принимал решения, не владея всей информацией. Вообще-то, именно так и принимаются все решения.

Я произношу это спокойно, но вдруг замечаю, что так крепко вцепилась в спинку стула, что побелели костяшки пальцев.

– Я действительно предал тебя тогда, Джорджина. И предал теперь. В тот вечер… Я все думаю о том, как сказал, что не хотел тебя после. Мне хочется отрезать свой язык. – Он трет лицо и смотрит на меня. Я медленно киваю, поскольку мне сейчас не до того, чтобы его утешать.

– Да, мне было больно. Словно я испорченный товар.

– А ты сказала, что беспокоилась о нас, думала о нас, когда он поймал тебя в ловушку…

О нас. После всего, что было, он впервые употребил слово «мы». Он никогда не узнает, что это для меня значит.

Лукас скрестил руки, опираясь спиной о стойку и вытянув длинные ноги.

– Джорджина, я понял, какой ты человек. Я хочу сказать, что знал раньше, должен был знать это. А еще я понял, какой человек я. Раздражительный и эгоистичный.

Я издаю смешок:

– Резковато.

Лукас прикрывает глаза:

– Мне так жаль.

– Спасибо.

– И я сказал неправду. – Он откашливается. – Я все еще хотел тебя – после. Конечно хотел. Но я был вне себя от ревности и обиды и отомстил, использовав другую девушку. Думал, продемонстрирую, что не хочу тебя, раз ты не хочешь меня.

Мое сердце сжимается от печали по тем подросткам, которыми мы были когда-то. Мне пришлось откашляться, прежде чем я смогла заговорить.

– Я так и думала, но не была уверена. Впрочем, я не придала этому большого значения.

– Это было черт знает что. Жестокое и инфантильное поведение.

– В конце концов мне стало легче верить, что я тебе никогда не нравилась, нежели считать это местью. Потому что в первом случае Ричард Харди не разбивал мне жизнь. А когда ты сказал, что не помнишь меня, это подтвердило мой вывод.

Лукас качает головой:

– Я не знал, что делать, когда ты спросила, узнал ли я тебя. Это было в тот вечер, после скандала со стриптизером. Я сказал, что не помню тебя. Раз я никогда ничего для тебя не значил, лучше сделать вид, что и ты была мне безразлична. Из-за уязвленного мужского эго, возможно, я перестарался и выставил себя этаким донжуаном.

Я смеюсь, и он морщится.

– Я предполагал, что могу случайно столкнуться с тобой в Шеффилде, и готовился к этому. А потом ты вдруг оказалась за стойкой бара вместе с моим братом на поминках, и я чуть не упал в обморок. У меня было всего несколько минут, чтобы сделать каменное лицо и решить, что делать.

– Ха, а я совершенно тебе поверила.

– Ну что же, я многое ставил на карту.

Он делает паузу. Интересно, если он готовился к встрече со мной и чуть не упал в обморок, увидев меня, значит ли это, что еще не все потеряно?

– И только узнав, что на выпускном балу случилось что-то настолько ужасное, я проникся к тебе сочувствием. Это неправильно. Я же видел, как с тобой обращались после этого, слышал, что говорили люди. Я должен был обойтись без подсказки. Но существует такая вещь, как давление ровесников. Да, ты совершаешь ошибку, но ты еще ребенок. Учитывая то, что было между нами, мне следовало попросить тебя: «Расскажи мне, что случилось»… Я должен был задать этот вопрос. Все могло сложиться по-другому, если бы у меня хватило мужества.

У меня щиплет глаза от слез.

– Я никогда не умела противостоять толпе. Знаю, тебе не нравилась эта моя черта. Я работала на публику. Хотела быть популярной.

– Да, когда я снова тебя увидел, у меня было предубеждение. Я считал, что ты поверхностная и пустая, что у тебя нет настоящих принципов. Но теперь я вижу, что ты внимательна к людям, ставишь их чувства на первое место. Это великодушное внимание к тому, что думают другие, – великое качество, а не слабость. И не твоя вина, если другие эксплуатируют его. Извини, я как бы знакомлю тебя с тобой.

Я смеюсь.

– И знаешь, Джордж, в школе я был просто не уверен в себе. Я боялся, что другие более привлекательны для тебя, чем я. Ты делала то, что должна была, чтобы получить место под солнцем. Мы все это делали. У меня не было никакого права судить тебя. И если я сплоховал в восемнадцать лет, то, черт подери, должен был вести себя как мужчина в тридцать.

Лукас переводит дух:

– Это неправильно, что я пришел в чувство, только когда слушал твой рассказ вчера вечером. Я хотел быть для тебя всем – но был просто еще одним мужчиной, который злился на тебя за то, что не мог владеть тобой так, как ему хотелось.

Я ожидала, что если Лукас узнает, что случилось на самом деле, то он расстроится. Но я не ожидала такого уровня рефлексии и самокритики. Несмотря на стремление узнать его взгляд на прошлое, я до этого момента не думала о том, какова будет его реакция на правду.

Итак, я, в свою очередь, недооценивала его.

Почему я не послала Лукасу сообщение в те недели, что последовали за выпускным балом? Почему не сказала: «Эй, чтоб ты знал, это было не то, чем казалось»? Потому что он так легко изменил мне или просто ушел с другой девушкой, чтобы отомстить мне. И не осталось ничего, за что стоило бороться.

А еще я не думала, что он мне поверит. И к тому же, повинуясь жестоким законам любви тинейджеров, полагала, с наивностью неопытности, что действительно сделала то, в чем меня обвиняют.

Но главная причина заключалась в том, что я интуитивно чувствовала: если бы Лукас сказал: «Теперь, когда я знаю, что ты жертва, можешь получить мое сердце обратно», это бы ничего не стоило.

Это уже не была бы любовь.

43

Следует пауза, во время которой мы обдумываем новую информацию. Она не тягостна, а просто наполнена размышлениями.

Лукас поднимает глаза и робко улыбается мне.

– У меня есть и другие соображения. Но