В одиннадцать часов Гордиевский встал под часами, делая вид, будто кого-то ждет. Вокруг царила субботняя рыночная толчея, но в толпе не было видно никого с пакетом Harrods в руках. Простояв десять минут, Гордиевский ушел. Заметил ли кто-то из МИ-6 его сигнал, означавший, что через три воскресенья должен состояться очный контакт в соборе Василия Блаженного? Придется прождать еще две недели, чтобы выяснить, получен ли его сигнал.

Через два дня Гордиевский оказался в одном из лучших ведомственных подмосковных санаториев, в просторной комнате с видом на реку Лопасню. Но оказался там не один, а с соседом по комнате, и этот сосед, человек лет шестидесяти пяти, повсюду ходил за ним. Многие из постояльцев явно были шпионами или подсадными утками, специально поселенными в санаторий, чтобы подглядывать и подслушивать. Гордиевский уложил в чемодан среди прочих вещей пакет от Safeway. Отчасти он сделал это просто из суеверия, от нежелания расставаться со спасительным сигналом, но еще и из практических соображений: вдруг ему понадобится срочно, не заезжая домой, попасть на место подачи сигнала? И вот однажды он застал своего соседа по комнате за разглядыванием этого драгоценного пакета. «Зачем вам заграничная пластиковая сумка?» — спросил сосед. Гордиевский выхватил пакет у него из рук. «Никогда не знаешь, где какой дефицит выбросят», — огрызнулся он.

На следующий день, бегая по лесу, он заметил сотрудников наружного наблюдения: увидев его, они спешно отвернулись и сделали вид, будто мочатся в кустах. Санаторий «Семеновское» оказался при ближайшем рассмотрении чрезвычайно комфортной тюрьмой, где КГБ мог внимательно следить за Гордиевским и ждать, когда же тот утратит бдительность.

При санатории имелась хорошая библиотека, и среди книг были атласы. Годиевский принялся тайком изучать карту пограничного с Финляндией района, стараясь хорошенько все запомнить. Он бегал каждый день, чтобы держать себя в форме. Чем больше Гордиевский думал о побеге, тем осуществимее он казался. Медленно, словно продираясь сквозь парализующий туман страха, он шаг за шагом приближался к окончательному решению: «У меня просто нет выбора. Если не убегу, то погибну. Я и так уже фактически мертвец в отпуске».

Гордиевский вернулся из «Семеновского» окрепшим, встревоженным, но в то же время — впервые со дня возвращения в СССР — полным решимости: он должен совершить побег. Вначале нужно было предупредить британских друзей о том, что за ним следит КГБ, передав записку связному в соборе Василия Блаженного, затем подать сигнал Пимлико о необходимости бегства и, наконец, бежать. Шансы на успех были исчезающе малы. Если его выдал крот внутри МИ-6, значит, КГБ будет сидеть в засаде. Быть может, там ожидают как раз этого шага с его стороны — и готовят западню? Ну что же, тогда он погибнет при попытке спастись, зато вырвется из этой адской паутины надзора и подозрений, потому что больше нет сил ждать, когда за ним придут.

Готовность рискнуть жизнью была самой легкой частью этого решения. А как быть с семьей? Попытаться взять с собой Лейлу и дочерей — или бросить их здесь? За десяток лет шпионской жизни Гордиевскому не раз приходилось вставать перед трудным выбором, но такой мучительной раздвоенности он не испытывал еще никогда. Теперь ему приходилось выбирать между верностью и благоразумием, между выживанием и любовью.

Он поймал себя на том, что присматривается к дочерям и старается запечатлеть их лица в памяти. Пятилетняя Маша была очень энергичной и смышленой, прирожденной спортсменкой, вся в папу. Трехлетняя пухленькая Аня очень любила животных, особенно насекомых. Гордиевский слышал, как вечером, перед сном, девочки переговаривались по-английски. «Мне не нравится здесь, — заявляла Маша младшей сестренке. — Поедем назад в Лондон». Отважится ли он взять их с собой, когда соберется бежать? Лейла, чувствуя, что мужа что-то терзает, но не зная, в чем дело, сказала его матери, что Олег сам не свой, у него большие неприятности на работе. Ольга Гордиевская, женщина очень прагматичная, посоветовала отвлечь его мелкими домашними поручениями, хозяйственными делами и подготовкой машины к техосмотру. Лейла не донимала мужа лишними вопросами, не упрекала за то, что он запил, хотя это очень тревожило ее. Чутье подсказывало ей, что любимый мужчина проходит через какой-то личный внутренний ад, о котором никак не может рассказать ей, и она окружала его мягкой заботой. Поэтому Гордиевскому особенно тяжело было примириться с уже принятым решением.

Взяв с собой Лейлу и дочерей, Гордиевский существенно повысил бы вероятность провала всей операции. Сам он умел ловко уходить от слежки, а они — нет. Семья из четырех человек будет гораздо больше бросаться в глаза, чем одинокий путешественник. Даже если дать девочкам сильное снотворное, они могут проснуться в багажнике, громко заплакать, задохнуться там. И, конечно же, они сильно испугаются. Если их всех поймают, Лейлу сочтут сообщницей его шпионской деятельности и будут обращаться с ней соответственно. Ее ждут допросы, тюрьма или что-нибудь похуже, а потом — травля. Дочери станут отверженными. Он-то выбрал свой путь, а они — нет. Имеет ли он право подвергать их столь страшной опасности? Гордиевский был строгим отцом и требовательным мужем, но он любил жену и детей. Мысль о предстоящей разлуке с семьей доставляла ему такие страдания, что он задыхался, корчился от физической боли. Если ему удастся сбежать, может быть, британцы со временем убедят Кремль выпустить его семью на Запад. В пору холодной войны обмены шпионами были устоявшейся практикой. И все же переговоры могли затянуться на долгие годы — и ни к чему не привести. Возможно, он больше никогда не увидит свою семью. Может быть, лучше рискнуть и попытаться сбежать всем вместе, единой семьей, без оглядки на опасность, — и будь что будет! По крайней мере они или вырвутся на волю, или провалятся — зато вместе.

Но и в эту мысль закрадывался червь сомнения. Главное для шпиона — это вопрос доверия. За долгие годы шпионажа у Гордиевского появился особый профессиональный навык — умение быстро понимать, насколько тот или иной человек надежен или подозрителен и каковы его убеждения. Он любил Лейлу, но не доверял ей до конца, а в глубине души даже чуть-чуть побаивался ее.

Дочь генерала КГБ, с пеленок впитавшая официальную пропаганду, Лейла оставалась советской гражданкой и хранила беспрекословную верность своей стране. Конечно, ей нравилась жизнь на Западе, но она никогда не погружалась в нее так беззаветно, как он. Что окажется для нее важнее — политическая ответственность или верность мужу? Во всех тоталитарных системах человека приучают ставить интересы общества и государства выше личных интересов. И в нацистской Германии, и в коммунистической России, и в Камбодже при режиме красных кхмеров, и в сегодняшней Северной Корее готовность предать близких ради некоего общего блага считалась (или считается) главным признаком верности родине и идейной чистоты. Если он откроется Лейле, не отречется ли она от него? Если он расскажет ей о плане побега и предложит бежать вместе с ним, откажется она или согласится? Не выдаст ли его властям? Сомнения Гордиевского говорили о том, как глубоко въелись в сознание советских людей идеология и политика, насколько подорвали в них человеческий инстинкт: он не мог угадать, что именно пересилит — любовь жены к нему или ее коммунистические взгляды. Поэтому он решился испытать ее.