игра Басанца на небольшой губной гармонике произвела впечатление. А когда к ней присоединился моментально подобранный Штоффером аккомпанемент на рояле, то получился замечательный музыкальный номер, который с этого времени был непременным в каждой программе эстрады и принимался слушателями с большим удовольствием.

Борис, помимо участия в различных скетчах, физкультурных номерах, пародийных куплетах и рассказах, часто исполнял роль конферансье или, как тогда чаще говорили, ведущего. Номер Николая Басанца он обычно подавал так:

— А сейчас, товарищи, наш музыкант Коля Басанец на своём баяне исполнит марш Будённого.

После этих слов на сцену выходил Николай и раскланивался, его встречали аплодисментами.

— Аккомпанирует ему на рояле Яшенька Штоффер. Ну, Коля, начинай! Впрочем, погоди, а где же баян? Опять забыли принести? — Борис оборачивался за сцену. — Товарищи, товарищи, несите скорее Колин баян, публика ждёт! Что? Нет? Как так нет? На чём же он играть будет? С собой взял?

Борис возвращался на середину сцены, осматривал со всех сторон спокойно стоящего Николая и аккомпаниатора, и, как и публика, не видя никакого баяна, беспомощно разводил руками. Затем подходил к Николаю и спрашивал:

— Коля, ты баян взял?

Тот отвечал:

— Взял.

Борис ещё раз внимательно осматривал Николая, под смех зрителей разводил руками и, изображая на лице крайнее удивление, снова спрашивал:

— Так, говоришь, баян у тебя?

— Да, — невозмутимо отвечал Коля.

— Где же он у тебя, почему я его не вижу?

В публике хохот. Коля так же невозмутимо показывал на карман гимнастёрки:

— Здесь!

— Здесь? А ну, покажи!

Коля вытаскивал губную гармошку величиной с расчёску и показывал её Борису.

— Это баян?!! И ты на нём играть собираешься?

— Ну конечно!

— Ну, знаете, товарищи, — обращался Борис к публике, — я за такие номера отвечать не могу, пусть уж он сам отвечает. Что ж, играй! — и Борис уходил со сцены.

И вот эта маленькая гармошка в руках, вернее, в губах у умельца действительно звучала как баян. Как правило, Коле приходилось исполнять на ней не менее трёх-четырёх вещей, и после каждой раздавались бурные аплодисменты. Сцена эта повторялась на эстраде много раз и всегда имела большой успех. Но вернёмся к иным делам.

В первый же день своего возвращения в роту Борис понял, как всё-таки тяжела красноармейская служба, за свою трёхнедельную командировку он от неё отвык. Ему за это время приходилось задумываться над серьёзными вопросами, принимать трудные решения, быть постоянно в нервном напряжении, однако, он был, можно сказать, сам себе господин. Вставал утром, когда хотел, спать ложился, когда придётся, так же и ел. Сам следил за своим внешним видом, и подтянутость, уже привитая ему за полгода службы, во время командировки помаленьку снизилась, так что сейчас ему пришлось нелегко. Внешний вид его отличался от остальных курсантов, конечно, это сразу же было замечено дотошным старшиной Белобородько, который и сам, и при помощи Евстафьева не замедлил приступить к наведению порядка. В течение первой недели по возвращении Алёшкин беспрестанно слышал одёргивания и окрики то командира отделения, то старшины. Не раз его фамилию Белобородько упоминал и на вечерних поверках. Всё это злило и возмущало Бориса. Ему стоило огромных усилий сдержаться, чтобы не нагрубить кому-нибудь из них. Единственное, что его спасало, так это то, что рота переживала трудную пору, и сам командир роты дал приказание старшине (как это стало известно по солдатскому телеграфу), поменьше муштровать курсантов во время экзаменов.

Дело в том, что большую часть теоретического курса курсанты уже закончили и до 1 мая должны были сдать соответствующие экзамены. После этого все они получали звание младших командиров в зависимости от успехов — от командира отделения до старшины (однако пока без ношения знаков различия и каких-либо дисциплинарных прав). Поэтому неслучайно строевые занятия на плацу приобрели другой характер. Теперь ими руководили обязательно командиры взводов, а иногда и командир роты, причём они вполголоса давали указания, а отделению, взводу и иногда даже всей роте команды подавали вызванные для этого курсанты. По всему плацу раздавались старательные громкие выкрики команд того или иного «командира». В течение двухчасового занятия каждому из курсантов приходилось примерить на себя роль кого-нибудь из них. Пришлось испытать это и Борису: всё прошло на отлично. Во-первых, потому, что он в своё время многократно командовал отрядом ЧОН, отрядом пионеров, комсомольцев из группы ПВО. Во-вторых, потому, что он обладал громким звонким голосом и чётко выговаривал слова команды. На этом поприще он с первых же шагов заслужил одобрение командира взвода Новикова и командира роты. Борис не раз оказывался в числе немногих, кому Константинов доверял командование всей ротой.

Изменился характер и тактической подготовки. Если осенью и зимой курсанты решали задачи на ящике с песком за одиночного бойца, парный дозор и лишь изредка за отделение, то теперь задачи расширились: они ставились за взвод, роту и даже батальон, и не только на ящике, но и на топографической карте, а в последнее время и на местности. Снег уже давно стаял, и окружающие Благовещенск невысокие, с многочисленными лощинами и оврагами сопки, покрытые кустами орешника, боярышника, дикой смородиной и малиной, являлись прекрасными местом для проведения занятий по топографии.

Одновременно с этим ежедневно до самого отбоя шла серьёзная подготовка к сдаче теоретических экзаменов. Всё это отнимало уйму времени, и Борису, за время командировки немного отставшему, приходилось труднее, чем другим, так как в силу своего характера он не мог мириться с тем, что он не в числе первых.

Приближался праздник 1 Мая. Все остальные подразделения полка ещё 15 апреля выехали в лагерь, в городе осталась только рота, или, как её иногда называли, команда одногодичников. До сдачи экзаменов курсанты должны были жить в казарме. Экзамены начались 25 апреля и продолжались четыре дня. Алёшкин и его ближайшие друзья Колбин и Беляев получили звания старшины роты, так как сдали все экзамены на «отлично», многие получили звания помкомвзвода, большинство — командиров отделений. Только с одним Яковом Штоффером командование не знало, что и делать: по теоретическим дисциплинам он получил пятёрки, преподаватель топографии от его кроки и схем был в восторге, но зато по строевой подготовке, по физподготовке, по практическим, техническим действиям и в особенности по командно-строевой ему никто не решался поставить даже «три». Он до сих пор по команде «направо» мог повернуться налево, продолжать двигаться вперёд по команде «стой» и держать винтовку у ноги по команде «на ремень». И не потому, что он не был способен запомнить или понять эти команды, а просто по какой-то необъяснимой рассеянности, которая иногда охватывала