Пропаганда — это ключевое понятие в истории нацистского движения, в ней сокрыт секрет силы его воздействия на немецкое общество. Воздействие на общественную мобилизацию нацистской пропаганды за 12 лет диктатуры было велико, как никогда в немецкой истории; влияние ее было действенным и незаметным, пропагандистские акции осуществлялись с невиданным мастерством. Не зря американский историк Герцштейн назвал книгу о пропаганде в Третьем Рейхе «Война, которую Гитлер выиграл».

Несмотря на несомненный успех пропаганды, бытующие представления о том, что нацисты «преодолели мифы 1789 г. о свободе, равенстве и братстве» являются ложными, ибо диктаторы от Наполеона до Сталина не смогли их вовсе уничтожить, они скорее извратили их изнутри. Лозунги свободы, равенства, братства — благодаря многократным повторениям — утвердились в массовом сознании и глубоко укоренились в политической культуре, поэтому полностью преодолеть их невозможно, их можно только видоизменить, приспособить к политической реальности, иными словами. Гитлер и Геббельс весьма изобретательно преодолели теоретическую проблему преображения мифов демократии. Министр пропаганды Третьего Рейха Йозеф Геббельс писал: «Демократия сделала народ свободным, но народ не знает, как быть с этой свободой; то есть сущность (свобода) не включает в себя существования (демократии). Поэтому главная задача пропаганды состоит в том, чтобы подготовить почву для вождя и обеспечить доверие народа к его тяжелым и ответственным решениям». Трудно более точно сформулировать посылку и задачи тоталитарной пропаганды в современной политике — ее отличие от пропаганды демократической партии лишь в целях. Или: как, допустив существование элит, при этом не лишиться контроля над ними? Это хотя и тяжелая, но разрешимая проблема, о чем свидетельствует опыт современных развитых западных стран (той же ФРГ, например). Нацистский же подход к этой проблеме изначально характеризовался отрицательным отношением к демократическим принципам и институтам, утверждение и распространение которых требовало терпения, кропотливой работы и веры, которые отнюдь не всегда вознаграждались. Эпизодическая неэффективность, однако, вознаграждается относительной безопасностью и контролем над происходящим. Черчилль как-то заметил, что демократия — самая плохая из всех государственных форм, не считая остальных, которые вообще ни на что не годятся. Открытостью демократии для критики в полной мере воспользовалась нацистская пропаганда, упростившая все проблемы до односложных ответов. Когда французский философ Бертран де Жувенель спросил Гитлера о причинах его успеха, тот ответил: «Говорят о моем голосе, моем даре гипнотизера, моих качествах оратора. Чушь! Мой секрет куда проще: в головах немцев царил беспорядок, а я упростил для них все проблемы».

Поэтому бессмысленно критиковать нацизм и его пропаганду с моральной и научной точки зрения: нацистская доктрина не была разработана в кабинетной тиши, она выросла из тоталитарного массово-психологического опыта отдельных ораторов-демагогов, в повседневной политической практике. Эта практика во многих отношениях была уникальной, ибо до появления Гитлера политические собрания партии носили преимущественно информативный характер, а он и его приближенные (по образцу левых партий) изменили этот стиль. Такие пропагандисты, как Гитлер, Геббельс, Штрассер, постоянно держали руку на пульсе народа, они в каждый момент точно знали, какие лозунги приведут в движение массы, какие слова разожгут воображение толпы. Каждое собрание и каждый марш завораживали коллективной реакцией, простотой и размахом. Геббельс и Гитлер использовали революционный реквизит рабочего движения — от красных знамен до мелодий песен.

На партийных собраниях дискуссия была почти исключена и могла состояться лишь тогда, когда ею можно было управлять. Охрана залов собраний, организованная штурмовиками, исключала подачу реплик, а организованные попытки коммунистов пресекались в жестоких, подчас кровопролитных сражениях. За короткое время нацисты приобрели репутацию динамичной, боевой партии. Нацисты овладели и улицей; в конце 20-х гг. улица принадлежала красным, нацисты со своими знаменами и лозунгами осмеливались появляться только на грузовиках. Со временем все изменилось. Гитлер использовал опыт Муссолини, который направлял вооруженных чернорубашечников во враждебные фашистам провинции, там они громили помещения профсоюзов и социалистической партии. Хотя Гитлер и не мог открыто прибегать к насилию, как это делал Муссолини (в Италии в «красное двухлетие» 1920–1921 гг. практически царила анархия), но принцип этой тактики он освоил и осуществлял, несмотря на давление республиканских властей.

Наиболее ясной чертой нацистской техники пропаганды был «лихорадочный активизм»; нацисты были словно сконцентрированы на том, чтобы вновь и вновь вызывать новые волны эмоций; Бертольд Брехт указывал на «театральность» нацизма, на его способность при помощи сценических средств и ловкой режиссуры подчинять общественные настроения собственным целям. Другие видели в нацистском пропагандистском стиле черты гротеска, судорожности, шаманизма, стремления довести повторение простых лозунгов до пены на губах. Слово «фанатизм»[41] можно считать любимым и наиболее часто повторяемым Гитлером. Оно точно описывает эпилептический экстаз, почти наркотическое опьянение, вызываемое нацистскими пропагандистскими акциями, не оставлявшими места разуму и спокойному анализу. При этом Гитлер учитывал, что во время больших маршей зрители теряли масштаб происходящего: прохождение 50 тыс. штурмовиков в колонну по четыре человека по узким улицам какого-нибудь провинциального города при соответствующей режиссуре могло продолжаться 6–8 часов, что создавало впечатление чего-то немыслимого, грандиозного, необъятного. Важнейшим инструментом гитлеровской пропагандистской мобилизации было шествие колонн в ногу; оно принуждало всех к одинаковым движениям и одному ритму, часто имеющему опьяняющее воздействие: тому, кто ходил в строю, известно это чувство. У человека в колонне не было собственной воли и собственных желаний, он слушал команды, держал равнение и ногу по идущим рядом. Марш в колоннах стал нацистской манией. Часто шествие нескольких колонн переходило в перестроение для митинга. Разновидность шествия представляло собой прохождение торжественным (церемониальным) маршем, в процессе которого подразделения партии переходили на строевой шаг («прусский» или «гусиный» — с прямой ногой, как это было принято и в строевом уставе Советской армии, а ныне и в российской армии): шеренга за шеренгой они проходили перед фюрером, демонстрируя ему таким образом высочайшую степень почтения и готовности к повиновению. Другую форму церемониального марша представляло собой факельное шествие: партийные режиссеры очень любили это мероприятие, так как оно вызывало самые сильные эмоции и выглядело со стороны чрезвычайно эффектно. Красочные шествия — лакомые зрелища для зевак — устраивались по всякому поводу; особенно грандиозными они были на 1 мая, когда объединялись множество различных подразделений партии. Впрочем, шествия устраивались по самым разным поводам: по случаю 2000-летия немецкого искусства в Мюнхене, по случаю съезда КДФ в Гамбурге и так далее. Во время шествий фасады домов исчезали за цветистыми декорациями, знаменами, вымпелами, драпировкой с колоссальными эмблемами и символами нацистского движения. Шествие, как правило, завершалось проездом автомобилей, на которых были выставлены модели новых строений, завершенных при нацистах; это должно было внушать публике, что по-настоящему Германия стала развиваться только после 1933 г. Зрителей подводили к мысли о том, что национал-социализм — это вершина многолетней исторической эволюции Германии, картины из истории которой изображали в начале торжественного шествия.