Кажется не совсем справедливым утверждение известной французской исследовательницы Марлиз Штайнерт о том, что Гитлер выиграл только благодаря радио и проиграл бы, если бы пользовался телевизионными (визуальными) средствами. Как указывал самый большой знаток пропаганды в XX в. Геббельс, изображением и образом гораздо легче манипулировать, чем голосом или текстом.

Огромное значение имело и то, что при помощи технических средств информация об общественно значимых событиях своевременно доносилась до самых широких масс — большую роль в этом сыграло документальное кино. Именно в пропагандистских целях киностудия УФА выпускала ежемесячный «Узкопленочный киножурнал», для которого на 16-мм пленке из кинохроники перепечатывали важнейшие кадры политических событий для некоммерческого показа на всевозможных партийных мероприятиях, в армии, ДАФ и в самых отдаленных углах страны при помощи передвижных киноустановок. Один из организаторов этой кампании в начале 1939 г. писал в отчете, что звуковые киноустановки на колесах проникали в самые отдаленные местности Германии, чтобы принести радостную весть об аншлюсе или о возвращении Судет в «материнские объятия германской родины».

Огромную роль в организации пропаганды сыграл доктор[43] литературы Гейдельбергского университета Йозеф Геббельс. Именно он возглавил центральный аппарат пропаганды Третьего Рейха — грандиозное Министерство народного просвещения и пропаганды, резиденция которого до 1941 г. находилась в Мюнхене, а потом переместилась в Берлин, в специально отстроенное здание. Среди вождей Третьего Рейха Геббельс выделялся интеллектом и ораторским даром. Гитлер однажды сказал, что из современных ему ораторов без скуки можно слушать только Геббельса — он ценил людей, «умеющих повелевать массами». Геббельс был, по-видимому, самым крупным в XX в. экспертом по общению с массами (собственно, это и было сферой его профессиональных занятий), так как он почти инстинктивно чувствовал или знал, как подстроиться под разнообразные вкусы. В нем сочетались, казалось бы, противоположные качества — жестокость и боязнь физической боли, оппортунизм и радикализм, животная злоба и утонченный интеллект, левый[44] и правый радикализм, цинизм и романтическая возвышенность. Весьма достоверно Геббельс умел изобразить гнев, презрение, ярость, но, по всей видимости, на самом деле он никогда не испытывал этих чувств. По мнению одного из биографов Геббельса Виктора Раймана, он, очарованный магией личности Гитлера, отошел в 1926 г. от левого революционного крыла партии, но революционером при этом быть не перестал; он начал дистанцироваться от левых установок только под впечатлением убийства Рема в 1934 г. Его поведение в еврейском вопросе Райман считает предательством самого себя: антисемитизм не был его изначальным убеждением; его приверженцем он стал только под влиянием Гитлера. Райман писал, что Гитлер лгал, искренне веря в то, что говорит, а Геббельс — не веря в свои слова.

Большую роль в развитии его личности сыграло то обстоятельство, что он был инвалидом с детства[45] (у него была косолапость); например, в речах он никогда не касался излюбленной Гитлером темы «расы господ», а в быту чрезвычайно остро и злобно реагировал на любое проявление физического превосходства над ним. Не случайно Геббельс часто цитировал немецкого поэта эпохи Просвещения Фридриха Клопштока: «Не стоит слишком искренне говорить о своих недостатках: ведь люди не столь благородны, чтобы оценить вашу любовь к справедливости». Геббельс не служил и не мог служить в армии, что для нацистской верхушки, почти сплошь состоявшей из ветеранов и героев войны, было негативным фактором.

Он обладал острым, злым, живым и быстрым умом, любил музыку и сам музицировал, почти профессионально разбирался в театре, кино, балете и умел стать душой любого общества[46]. Он всегда оставался утилитаристом, сконцентрированным на необходимости фронтальной общественной мобилизации. При этом он отдавал себе отчет в целях и принципах своей работы: «Пропаганда сама по себе не обладает каким-то набором фундаментальных методов. Она имеет одно-единственное предназначение — завоевание масс, и всякий метод, не способствующий его осуществлению, плох. Методы пропаганды проистекают из ежедневной борьбы. Среди нас нет пропагандистов от природы». Интересно, что презрение к массам как у Геббельса, так и у Гитлера компенсировалось идеализацией абстрактного «народа», выступавшего как высшее божество.

На своеобразный романтизм Геббельса указывает терминология его первого и единственного романа «Михаэль», ключевыми словами которого были: смерть, Воскресение, борьба, народ, война, отечество, гений, готовность к самопожертвованию, молодежь, товарищ, труд, признание веры, жертва, гордость, миссия, кровь, солдат. Стиль романа и его содержание не оставляли никаких сомнений в возвышенных представлениях Геббельса о Германии и ее будущем. Геббельс искусно манипулировал данными немецкой истории; ему удавалось вызвать глубокий отклик в сердцах немцев, стремившихся к единению и общности. Геббельс умно и ловко противопоставлял «великое прошлое — ничтожеству и никчемности»» тогдашней Веймарской республики, которая, как и любая другая демократия, была открыта критике. Он прекрасно представлял себе специфику демократического политического процесса и указывал, что более эффективными являются методы авторитарной системы: «Государство, принявшее авторитарный режим, не должно позволять себе отклонений от избранного пути, если оно уверено в его правильности. Если в демократическом государстве национальный политический курс определяет общественное мнение, то в авторитарном государстве именно оно само определяет свою политику и само же руководит общественным мнением, направляя его согласно своим целям». Геббельс умел ловко пользоваться внутренними противоречиями и недостатками демократической системы, особенно эффектны были его нападки на либерализм. Так, он писал о свободе печати: «Понятие полной свободы печати насквозь либерально, оно исходит не от народа как единого целого, а от отдельных индивидуумов. Но мы-то знаем, что чем больше свобода мнений зависит от индивидуумов, тем больше это вредит интересам всего народа». Такой подход оправдывал ограничения свободы печати.