Практически тот же эффект имели и огромные собрания в больших залах: Геббельс одним из первых оценил, что чем больше толпа, тем быстрее начинается ее экстаз и тем дольше его можно поддерживать в пропагандистских целях. После одного из митингов в берлинском Дворце спорта в 1932 г. он записал в дневнике, что целый час после окончания митинга толпа ревела и неистовствовала, флюиды фанатизма распространялись на всех присутствующих, глубоко и устойчиво воздействуя на личность людей.

Пропагандистским целям в нацистской Германии служило и всеобщее униформирование. Гитлеровцы использовали старую прусскую традицию, в соответствии с которой униформа была почетной одеждой мужчины, а униформа офицера имела чуть ли не культовое значение. Это на самом деле интереснейший феномен — такого в мире нигде не было. Гитлер всегда подчеркивал, что он является наследником и продолжателем славной прусской традиции. Гитлеровские пропагандисты усугубили отношение к униформе, сделав его инструментом организованного омассовления; всякая организация имела свою униформу, практически весь народ был в униформе, что было действенным средством ликвидации индивидуализма, всеобщей мобилизации, поскольку нацистская система власти требовала орудий, а не личностей.

Помимо униформирования партии, сильный пропагандистский эффект имело введение различимых партийных символов: красного знамени со свастикой, официально ставшей символом НСДАП 16 августа 1922 г., имперского орла (в антисемитской мифологии орел считался «арийцем животного мира») на штандартах подразделений партии, партийного приветствия поднятием правой руки (перенятого у итальянских фашистов) и возгласа «Да здравствует победа!» (Sieg heil!), восходящего к старинному готскому приветствию. Особенно удачным нужно признать введение в качестве главного символа нацизма свастики: эта геометрическая фигура как бы сама просилась ее нарисовать; свастика покрывала стены домов и заборы, со стенографической лаконичностью напоминая о существовании и борьбе НСДАП. Совокупность символики была важной частью стиля партии и имела громадное пропагандистское значение. До 1933 г. республиканские власти запрещали публичное ношение партийных униформ, на это штурмовики реагировали довольно остроумно: поскольку ношение партийных галстуков и портупеи не было запрещено, они надевали их прямо на голое тело — смех, вызываемый видом марширующих полуголых колонн СА, также работал на расширение популярности партии.

Геббельс, будучи еще гауляйтером Берлина, понял намерения Гитлера в отношении формирования партийного стиля. Именно он создал модель нацистского политического собрания. Он изобрел торжественный внос знамен, он ввел правило, когда прямо от входа до подиума стояли шеренги штурмовиков, которые следили за тем, чтобы реакция зала была только положительной, он установил порядок партийных собраний, по его распоряжению была введена музыкальная увертюра к каждому собранию. Вследствие этих нововведений нацистские митинги и собрания по красочности, страстям, эмоциям, по динамике и задору были вне конкуренции. К ним приближались только коммунисты, но им очень мешало то, от чего в итоге рухнул и большевизм — догматическая немочь и фантастическая ригидность.

Нацистских пропагандистов не беспокоило, что скажут интеллектуалы, — им нужно было завоевать толпу; моральные аспекты и мотивы их не интересовали; эта беззастенчивая эксплуатация чувств людей ради практических политических целей, пожалуй, самое отвратительное, что есть в нацизме, фашизме и большевизме. С другой стороны, нацистские пропагандисты вскоре обнаружили, что массы, толпа, народ — не такие глупые, как их порой изображают интеллектуалы; что если к людям с улицы найти правильный подход, если их воспринимать серьезно, а не просто льстить их низменным инстинктам — у массы может проявиться чувство жертвенности, великодушия, самоотдачи. По всей видимости, впечатляющие достижения армии и в целом военной мобилизации следует отнести в первую очередь не только к эффективной прусской военной организации, но в первую очередь к успехам пропаганды, сумевшей затронуть самые сокровенные струны души народа.

На самом деле, с момента введения всеобщей воинской обязанности пропаганда взялась за благодатную тему — вермахт стали преподносить как неотделимую часть народа, а не как классовую организацию: звание офицера стало доступно любому человеку. Такие суждения были сладкой музыкой для простых людей, ведь в Первую мировую войну рейхсвер во многом оставался кастовой системой и рабочие не особенно доверяли кайзеровским офицерам. Вспоминая Первую мировую войну, Гитлер говорил, что тогда были забастовки и, соответственно, недопоставки боеприпасов на фронт, а сейчас рабочие якобы знают, что куют оружие для своих товарищей. Такой пропагандистский поворот обеспечивал рост производительности труда гораздо лучше, чем ужесточение дисциплины или карательные меры. В войну Геббельс инсценировал награждение передовых рабочих не гражданскими орденами (как это было, например, у нас в стране), а боевыми Рыцарскими крестами. Это имело весьма значительный пропагандистский успех.

Геббельс и Гитлер, по всей видимости, были первыми политиками, осознавшими, что самая широкая культура и сознание гораздо примитивнее, чем представлялось обычно. Недаром один американский публицист сказал, что если бы Гитлер и Геббельс не оказались у власти в Германии, а эмигрировали в США, то они стали бы там основателями самой крупной в мире и преуспевающей рекламной компании. Английская «Тайме» 25 марта 1939 г. писала, что «Гитлер в своих комментариях циничен, как наши авторы рекламных роликов». По всей видимости, гитлеровский дар завораживать массы и вести их за собой проистекал из интуитивного знания психологических закономерностей рекламы и умения спекулировать на человеческих слабостях и ошибках. Гитлеровские принципы пропаганды состояли в апеллировании к широким массам, в концентрации на немногих вопросах, в постоянных повторениях одного и того же, в настойчивости и терпении в ожидании результатов. К этим принципам последующая практика пропаганды или рекламы добавила немного.

Для Гитлера — со времен написания «Майн кампф» — пропаганда была важнейшим политическим инструментом; правильное применение пропаганды он рассматривал как искусство, неизвестное буржуазным партиям; собственно, причину успеха социал-демократии и коммунистов Гитлер видел именно в пропаганде. В «Майн кампф» он писал, что во время Первой мировой войны в Германии вообще не было пропаганды; его восхищала действенность и точность английской военной пропаганды, организованной лордом Нортклифом. Это мнение разделяли Эрих фон Людендорф, Пауль фон Гинденбург, Эрнст Трельч, которые также указывали, что Германия проиграла прежде всего в силе слова и мысли. Немецкую военную пропаганду того времени Гитлер считал по форме совершенно не соответствовавшей заданным целям и психологически ложной: огромной ошибкой было изображать врага смешным, как это делала немецкая и австрийская пропаганда, так как встреча с врагом на поле боя убеждала в обратном, и человек, введенный в заблуждение, терялся и должен был самостоятельно составлять мнение о враге. Напротив, английская и американская пропаганда была психологически точной: рассказывая о немцах как о варварах, она готовила солдат Антанты к серьезной и тяжелой борьбе.