Но это тоже требовало возвращения в Москву, ибо без личной беседы, весьма тайной, Дионисий не пойдет на такой шаг. А Бельский уже потерял надежду, понимая, что о нем все более и более забывают, как об оружничем, и воспринимают его лишь Нижегородским воеводой. Даже тайный дьяк значительно реже присылает отписки-доклады.

И вот — радость и надежда вспыхнули с новой силой: тайный дьяк прислал весьма обнадеживающую весть. Правда, до главных слов Богдан добрался не сразу — длинно, не упуская ни одной мелочи, в отписке рассказывалось о междоусобьях между крымскими ханами, которые закончились победой Казы-Гирея, и тот сразу же начал готовить большой поход, будто бы на Польшу, на самом же деле — на Москву. Замышляет повторить успех Девлет-Гирея с одной лишь разницей: Москвы не сжигать, а обогатиться полным ее разграблением.

Тайный дьяк писал, что обо всем этом оповещен царь Федор Иванович не только Сыском, но и Посольским приказом, однако царь не придал этой тревожной вести никакого значения, лишь на всякий случай поручил Годунову принять необходимые меры для защиты Москвы. «Разрядный приказ в связи с этим предложил поставить, — сообщал дьяк, — тебя, оружничего, первым воеводой полка Правой руки, и царь согласился с этим, велев Годунову звать тебя в Москву. Жди гонца от Бориса Федоровича, главного воеводы Большого полка».

Ждать пришлось недолго. Через пару дней прискакал гонец от Бориса и передал срочный вызов в Кремль. Бельский уже готов был к этому и тут же сел в седло, взяв с собой лишь пару путных слуг, пару стремянных и дюжину боевых холопов, коим доверял как самому себе. В пути продумывал первые шаги после получения под руку полка Правой руки, представлял себе, как поведет первый совет с сотниками, а уж после того со вторым и третьим воеводами, чтобы определить, на кого можно будет опираться не по чину его, а по разуму и ратной смекалке. Он в мыслях уже вел свой полк врукопашную, врубаясь впереди всех в ряды крымских разбойных орд; предвкушал успех и славу, увы, все его мечты рассыпались в тот самый момент, когда начался разговор с первым боярином при встрече. Тот, даже не поинтересовавшись ни здоровьем, ни делами семейными, сразу же огорошил:

— Я намерен определить при себе Воинскую думу. Из шести опытных воевод, в кои включен и ты, оружничий. Сам я не взял первое воеводство над Большим полком, назначив на это место князя Федора Ивановича Мстиславского. Даю тебе день на отдых, после чего позову на Думу. Будем впрягаться.

Какой отдых? Буря в душе, смятение в мыслях. Воеводствуя в Нижнем Новгороде и получая из Москвы вести, Богдан понимал, что Годунов набирает вес, и все же услышанное ошеломило его: я наметил…, я не взял…, я даю… — уверен, стало быть, что любое его действие царь Федор Иванович одобрит и примет без всякого сомнения. Выходит, что Федор Иванович царствует, но не правит. Правит Годунов. Он — единоличный правитель великой Руси. Он уже и ведет себя как царь. Что ему первое воеводство над Большим полком, которое подводит под его руку всю рать, он над всей ратью, над главным воеводой и воеводами остальных полков. Он повелитель, он авторитет, он — мозг. Любой успех — его успех. Если же неудача, всегда можно сыскать виновного.

Впрочем, когда еще Годунов имел во Дворе малый вес, он и тогда умел так поставить себя, чтобы не навешивали на него никакого конкретного дела, хотя старался влиять на все сколько-нибудь серьезные события. Он — один из вдохновителей опричнины, не участвовал ни в одной казни, не провел ни одного допроса в пыточной камере, его руки вроде бы чисты — такое умение дано не каждому; и вот сейчас, когда стал всевластным, это свое умение проявляет во всю мощь.

А как коварно поступил с ним, Бельским? Не дал даже полка Правой руки, как ему предложил Разрядный приказ, который, к тому же, одобрил сам царь, но ввел в состав Воинской думы. Вроде бы — великое доверие, великий почет, на самом деле превращение в ничто: в сече не отличишься, а в Думе не первый. Первый все тот же Годунов, и ничего с этим не поделаешь.

Отказаться, к чему призывает честь? Или ударить челом государю? А если Федор Иванович не осудит своего шурина, своего ближнего великого боярина, тогда что? Тогда рухнет все. Особенно затруднительна станет забота о царевиче Дмитрии. Тогда не удастся устроить его в Чудов монастырь, а в подходящее время переправить его за границу (в Литву или в Польшу) и раскрыть там настоящее его происхождение, чтобы оттуда, при поддержке царствующих домов европейских, заявить право на Российский престол. Бельский вполне понимал последствия и отказа и жалобы царю — насильственное пострижение в монахи и отправка в дальнюю обитель Божью, как поступили с Иваном Мстиславским, членом Верховной боярской думы, сына которого теперь, как бы заглаживая свою вину, чествует Годунов, очиняя его главным воеводой всей рати. А пострижение — хуже смерти: в него, Бельского, поверили Нагие, а он оставит их в самом начале пути на верную гибель, а бедняжка царевич Дмитрий, ни в чем не повинный, так и останется Отрепьевым на всю жизнь.

«Нет! Так поступить я не могу!»

Он вынудил себя смириться, но твердо решил покончить с Годуновым. А избавление от него видел только в одном — в смерти коварного, вполне понимая, что пересилить его иным способом он не сможет.

Был бы Борис похрабрее и менее расчетлив, можно было бы во время сечи устроить ему смертельное ранение, но Годунов не из тех, кто как князья минувших лет неслись на врага впереди своей дружины, — конюший даже не приблизится к полю боя на полет стрелы. Он — голова всему, а голову следует беречь. В этом он уверен.

«Все же найду способ. Найду! Свершу благое дело!»

Что ж, всякий по-своему понимает благое дело.

На совет Воинской думы Богдан, оповещенный заранее о времени сбора, прибыл без опоздания, даже чуточку раньше, но все уже были в сборе, и Годунов сразу же предложил:

— Приступим к делу. Для начала давайте послушаем дьяка Разрядного приказа, что мы имеем под рукой и какая возможность собрать крупную рать для встречи крымцев, после чего решим, кому что поручить.

Дьяк был предельно краток:

— Основные наши силы в Пскове и Новгороде. Сыск и Посольский приказ уведомляли Боярскую думу о коварстве Казы-Гирея, она же поверила в его сказку, будто готовит он поход на Вильну и Краков.

— Не судить Боярскую думу мы собрались, — резко осадил дьяка Годунов, — а решать, как надежней заступить путь крымцам.

— Я как раз об этом, — упрямо ответил дьяк Разрядного приказа. — На Оке обычная летняя рать. Князь Мстиславский в Серпухове, остальные воеводы — Ноготков, Трубецкой, Голицын, Хворостинин раскиданы по всему Окскому берегу малыми силами. Вот и вся рать.

— Что мы имеем под Москвой и в самой Москве?

— Стрельцов и детей боярских тысяч пять. И — царев полк.

— Значит, пятнадцать тысяч. А из Твери, из Волоколамска, из Великих Лук, из Владимира можем спешно подтянуть ратников?

— Да. Тысяч двадцать.

— Сегодня же шли гонцов, указав место сбора под Москвой. Мы, — Годунов как бы провел рукой по головам воинских думцев, — поведем рать к Серпухову. Там встретим крымцев. Вначале на переправах, а затем дадим бой, выбрав для главной сечи подходящее для нас поле. Сегодня же Разрядному приказу слать гонцов и на Оку, чтобы вся Окская рать сходилась бы к Серпухову. Со сторож тоже снять часть казаков и детей боярских, подчинив их воеводе Сторожевого полка, чтобы лазутили.