«Теперь бы в самый раз — стрелу ядовитую. Ужалить в лицо или шею. Тем более, что шелом он снял».

Ругай себя или не ругай, а возможность, какой может больше не быть, упущена.

Почти до рассвета бодрствовал Годунов, вместе со всеми прислушиваясь, не долетит ли до стана конский топот разбойных крымцев, и только когда совсем рассвело, велел Бельскому:

— Оставайся при князе Мстиславском. Твой опыт не станет обузным. Я же — к царю. Доложу о готовности к сражению, затем поднимусь на звонницу Даниловского монастыря и стану наблюдать за полем боя, чтобы при нужде исправлять оплошности воевод. В самом монастыре будет резерв. Тысячи две. В критический момент по твоей либо по просьбе князя Мстиславского пущу его в дело.

Вот теперь Годунов как Годунов. Подальше от стрел и сабель, а вроде бы не в стороне.

Казы-Гирей не пустил с ходу свои тумены в атаку на русскую рать. Если бы она стояла, изготовясь к битве в поле, тогда иное дело, а то попряталась за толстыми и высокими досками, за которыми не посечешь противника стрелами, а через них вот так просто не перескочишь. Решил осмотреться. Оставив основное войско против села Коломенского, сам со своим стягом и личной гвардией поднялся на Поклонную гору. Темников тоже взял с собой.

Стоят китай-города на вид почти пустые. Да и откуда взяться, если рассудить, много войска в Москве, если, как докладывали лазутчики, все оно в Пскове и Новгороде.

«Пустить передовые сотни, чтобы проверить, чем огрызнутся эти передвижные крепостицы, об которые обломал зубы Девлет-Гирей, или ударить сразу всеми силами, быстрее решив исход битвы в свою пользу?»

И тут лашкаркаши со своим советом. Не таким, какие давал Дивей-мурза своему хану. Он не такой, как тот хитрец в ратных делах, а более лизоблюд.

— Великий хан, вели своему войску навалиться на эти дощатые огороды, поставленные ради обмана. Где князь Федор, данник твой, раб твой, мог собрать столько войска, чтобы посадить его вот в стольких огородах? Твоя сила, мой повелитель, безмерна против русских.

— Верно. Туменов храбрых у меня много.

— Если, мой хан, упустим время, к Москве могут подойти полки из Пскова и Новгорода. По моим расчетам, через два-три дня. Нам их хватит, чтобы разорить Москву, взять полон и уйти за Оку.

— Принимаю твой мудрый совет. Наметь темникам, кому какой китай-город брать. Да поможет нам Аллах. Великий. Всепобеждающий.

Темники под рукой. Определить каждому направление для удара не заняло много времени.

— Карнаи известят о начале атаки. Все тумены выступают одновременно. Чтобы увидели неверные гяуры, трусливо укрывшиеся за досками, как многотысячна наша сила. Велик Аллах!

— Велик Аллах! И Мухаммед, его пророк!

А русские ратники все жданки съели, гадая, когда же начнется атака? Недоумевали, чего ради татарва медлит? Не в их это правилах. Они атакуют сразу, без раскачки, а тут вдруг — идет время тихо-мирно. Трудно сидеть, притулившись к спицам колес подпирающих китай бричек, не смея даже носа высунуть. Это строжайше запрещено. А так хочется поглядеть, что творится за китаями. Вдруг вороги татями подбираются под самые стены?

Нет. Такого не может быть. Наблюдатели не спят.

Лашкаркаши не спешит давать команду карнаям, чтоб сигналили бы они атаку, дает время темникам доскакать до своих туменов, собрать тысячников и сотников для объявления им ханской воли. Он отвел на это два часа, ибо справедливо посчитал, что спешка в атаке может повредить успеху. Вот если бы рать русская стояла стеной, как обычно, тогда всем все ясно: передовые тысячи крутят колесо перед строем на полет стрелы, разрежая его, а следом, по команде темников: — Ур! Ур! Ур! — неудержимая лава.

И дальше все отработано. За первыми туменами следующие. Они охватывают строй с боков, рассекая его на части, и вот она — победа!

Теперь иное. Теперь нужно подумать, как ловчее одолеть высокие заплоты. Но ничего лучшего не придумаешь, как навалиться всеми силами, окружить китай-города, затем растащить китаи, отобрав для этого специальных джигитов на крепких и послушных лошадях. Они набрасывают на китаи крючки и тянут изо всех сил. Крючки для этого есть, хотя они приготовлены для стен, но пойдут вполне и для этой роли. Есть и крепкие канаты, плетенные из конских хвостов.

Русские же ратники уже серчать начали на долгое безделие татар.

— Иль не решаются. Глядишь, не попрут, а поворотят морды коней в степь?

— Держи карман шире. За наживой пришли, разве остепенятся, не награбив добра и не захватив полона?

— Так видят же китаи! Вон их сколько. Побоятся, что не одолеть.

— Им китаи видятся пустыми. Даже пушки упрятаны до времени. Вот и примут их за обманные.

— Оно, конечно, так, но все же…

Прервался этот вялый разговор протяжным завыванием басовитых карнаев. Подхриповатым, но далеко слышным.

— Ишь ты. Встрепенулись!

Но сиди до команды тихо, не смея даже размять ноги, распрямившись. Даже на подводы не моги взобраться, которые не только поддирают китаи, но и служат удобным местом для стрельбы рушницами из бойниц, когда же татары полезут на сами китаи, ловчее рубить, стоя на бричках, с плеча боевыми топорами, мечами, но особенно встречать шестоперами. Но готовиться к этому еще рано. Вот когда ударит набатный полковой барабан, тогда можно и поплевать на ладони. А набат утихнет лишь тогда, как им объяснили воевода и подтвердили десятники, когда татарва, хотя и увидят ощетинившиеся стены китай-городов, остановить бешеный бег коней уже не смогут. Но прежде полкового прозвучит колокольный набат со звонницы Даниловского монастыря.

Прошло немного времени, и тугой удар колокола разнесся по полю, как бы повиснув над китай-городами. Запаливай, значит, пушкари запальные факелы, сыпь порох на полки. Самопальники тоже готовь рушницы. Остальным — натягивать болты на самострелы, пока что не особенно шевелясь. Жди удара полкового набатного барабана.

Вот долгожданный барабанный бас. Изготавливайся, стало быть, окончательно. Чтобы по второму удару не замешкаться с залпом.

Хорошо бы еще под копыта коней триболы разбросать, смешать бы передовых в кучу неразборную, а уж по ней — залп; но воеводы не решились на такое, ибо когда из китай-городов выскочет конница рубить сбившихся в толпу татарских ратников после залпов, свои же кони могут наступать на триболы, и удар ослабнет.

Резон, конечно, в этом есть, но можно было предусмотреть проходы, обозначенные, узнаваемыми лишь для своих вехами.

Жаль, умная мысля, как часто бывает, приходит опосля. Гулко ухают один за другим полковые набаты, и тут же — залп. Один за другим. И в грозный крик «Ур! Ур! Ур!» вплелось истошное ржание раненых коней. Из скачущих в первых рядах добрая треть барахтается на земле, а дико несущуюся лаву не сдержать: кони более чем всадники охвачены неизъяснимым порывом, и даже железные удила им не власть, они даже не чувствуют раздирающего губы в кровь железа, несутся вперед, перемахивая через упавших на землю коней, и лишь тогда скачущий конь может упасть, если наткнется на пытающегося подняться подранка. Тогда куча-мала увеличивается и становится непреодолимой — новые кони на земле со сломанными шеями, с придавленными седоками.