Кельдерек вскрикнул и рывком сел в постели. В комнате стоял туман, но в окно сочился серый свет утра, и из коридора доносились голоса слуг. Перевязанные раны пульсировали острой болью. Он крикнул, чтоб принесли воды умыться, а потом без посторонней помощи оделся, положил на кровать корону и королевский посох и сел ждать Шельдру.

Вскоре на террасе внизу послышались шаги и приглушенные голоса. Должно быть, приглашенные на казнь начали собираться. Кельдерек не подошел к окну, но продолжал сидеть на краю кровати, в темном облачении до полу, неподвижно уставившись перед собой. Эллерот, думал он, наверное, тоже сейчас сидит в ожидании. Где содержится смертник, он не знал: может, где-то неподалеку; может, достаточно близко, чтоб услышать, как шаги и голоса приближаются, потом удаляются и опять наступает тишина — напряженная, выжидательная тишина.

Едва заслышав поступь Шельдры в коридоре, Кельдерек встал и вышел в коридор, не дожидаясь приглашения. Он осознал, что просто не хочет слышать голос жрицы — голос, который звучал бы точно так же бесстрастно, как всегда, даже если бы она явилась с сообщением, что владыка Шардик воскресил мертвых и установил мир во всей империи — от Икета до Тельтеарны. Шельдра стояла за дверью, с совершенно непроницаемым лицом: ни тени страха на нем, ни тени волнения. Кельдерек сдержанно кивнул, и она без единого слова повернулась, чтобы предшествовать королю. Поодаль ждали остальные женщины, чьи жесткие одеяния заполняли узкий коридор от стены до стены. Он поднял руку, пресекая перешептывания, и спросил:

— Владыка Шардик — в каком он настроении? Не встревожен ли присутствием толпы?

— Он неспокоен, владыка, и свирепо озирается по сторонам, — ответила одна из девушек.

— Ему ой как не терпится поскорее увидеть своего врага, — добавила другая.

Она хихикнула, но мигом умолкла, закусив губу, когда Кельдерек повернул голову и холодно посмотрел на нее.

Повинуясь его знаку, женщины двинулись медленной вереницей по коридору под мерные удары гонга. Достигнув лестницы, Кельдерек увидел внизу клубы тумана, вплывающие в распахнутую дверь, и молодого солдата около нее, который таращился на них во все глаза, переступая с ноги на ногу. Одна из девушек споткнулась и схватилась за стену, чтоб не упасть. Появившийся из зала офицер взглянул на Шельдру, кивнул и быстро вышел наружу. Жрица обернулась и прошептала: «Он пошел за узником, владыка».

И вот процессия уже входила в зал. Кельдерек с трудом узнал его — таким маленьким и тесным он казался теперь; ничего похожего на гулкое, сумрачное пространство, тускло освещенное факелами, где он столь часто бодрствовал ночами в одиночестве и где бросился с голыми руками на кебинского делегата, вершившего свое черное дело. Народу набилось — яблоку негде упасть; свободным оставался только узкий проход посередине, огороженный веревками. В глазах рябило от шляп, жакетов, плащей, доспехов и обращенных к нему лиц, которые безостановочно двигались из стороны в сторону и вверх-вниз, поскольку все присутствующие изгибали и вытягивали шеи в попытках получше разглядеть короля-жреца. Под крышей, точно костерный дым в морозном воздухе, висел туман. Дыры с неровными обгорелыми краями, проеденные огнем в кровле, проступали сквозь него размытыми светлыми пятнами. Зрители были одеты в наряды самых разных цветов — порой броские и варварские, к каким питают пристрастие кочевники и разбойники, — но в промозглом полумраке зала яркость и разнообразие скрадывались, как краски волглых листьев поздней осенью.

Пол был усыпан смесью песка и опилок, поэтому ноги ступали по нему совершенно бесшумно. Пространство в середине зала, перед решеткой, тоже огородили веревками и поставили там большую угольную жаровню, чтобы хоть немного рассеять туман и нагреть воздух. Легкий едкий дым от нее плыл то в одну, то в другую сторону; люди кашляли, и груда углей неровно мерцала, ярко вспыхивая там и сям от дуновений сквозняка. Рядом с жаровней стояла широкая, грубо сколоченная лавка; на нее трое солдат, которым предстояло привести приговор в исполнение, сложили необходимые для казни принадлежности: длинный двуручный меч, мешок отрубей, чтоб засыпать лужу крови, и три аккуратно свернутых плаща, чтоб накрыть голову и тело сразу после удара палача.

На полу в центре пустого пространства лежал большой бронзовый диск, и на нем король-жрец встал лицом к лавке и троим солдатам, а женщины выстроились по обе стороны от него. Кельдерек крепко стиснул вдруг застучавшие зубы, поднял голову и обнаружил, что смотрит прямо в глаза Шардику.

Бесплотным казался медведь в дымном, туманном сумраке, жутким и призрачным, словно джинн, поднявшийся из огня и нависший над ним зловещей темной тенью. Он стоял на дыбах у самой решетки, положив передние лапы на одну из железных поперечин, и пристально смотрел вниз. В мареве и дыме от жаровни очертания исполинской фигуры дрожали и расплывались, и на несколько мгновений Кельдерек впал в подобное сну состояние, порой возникающее при горячке, когда искажается восприятие размеров и расстояний, так что черная муха на освещенном подоконнике кажется силуэтом здания на горизонте, а шум отдаленного бурного потока принимается за шорох стенных драпировок или оконных занавесей. Далеко вдали Шардик, одновременно медведь и могучая гора, наклонял божественную голову, чтобы разглядеть своего жреца, крошечную точку на равнине внизу. В этих далеких огромных глазах Кельдерек — и похоже, только он один, ибо никто больше не шелохнулся и не заговорил, — увидел тревогу, угрозу, мрачное предвестие неотвратимой беды, подобное глухому гулу просыпающегося вулкана. И жалость увидел — как если бы не Эллероту, но самому Кельдереку предстояло сейчас встать на колени у лавки, а Шардик был его суровым судьей и палачом.

— Возьми мою жизнь, владыка Шардик, — вслух произнес он и очнулся от звука собственного голоса.

Женщины, стоявшие по бокам от него, разом повернули к нему голову, иллюзия растаяла, расстояние сократилось до нескольких шагов, а медведь, в два с половиной раза превосходящий ростом Кельдерека, тяжело опустился на все четыре лапы и вновь принялся беспокойно бродить взад-вперед вдоль решетки. Кельдерек видел кровящий струп на чуть поджившей ране от копья и слышал шорох сухой соломы, загребаемой громадными лапами.

«Ему нехорошо», — подумал он и, забыв обо всем остальном, хотел уже шагнуть вперед, но Шельдра положила ладонь ему на руку и показала глазами на арочный проем в стене справа.

Под негромкие, мерные удары барабана, бесшумно ступая по песку и опилкам, в зал входили две колонны ортельгийских солдат. Между ними шел Эллерот, бан Саркида. Напряженное лицо его покрывала смертельная бледность, на лбу блестела испарина, под глазами лежали тени от недосыпа, но шагал он твердо и, оглядывая зал, умудрялся сохранять вид отстраненный и снисходительный. Шардик заходил взад-вперед быстрее, в яростном возбуждении, не заметить которого не мог никто из присутствующих; но Эллерот даже глазом не повел в сторону клетки, с нарочитым вниманием рассматривая плотную толпу зрителей слева от себя. «Он заранее продумал, как следует держаться, чтобы сохранить достоинство, и исполнен решимости сыграть свою роль до конца», — понял Кельдерек. А потом вспомнил, как однажды сам, уверенный в неминуемой смерти, лежал на земле в ожидании, когда леопард прыгнет на него с откоса. «Эллероту сейчас настолько страшно, что восприятие его затуманено, — подумал Кельдерек. — Но он знал, что так будет, и мысленно отрепетировал свое поведение в последние минуты жизни». Кельдерек напомнил себе о чудовищном злодеянии, замышленном саркидским баном, и попытался вызвать в своем сердце гнев и ненависть, какие кипели в нем в ночь Праздника огня, но почувствовал лишь нарастающий страх, вызванный смутным впечатлением, будто некая шаткая башня, сложенная из лжи и зла, вот-вот накренится и рухнет на него. Он закрыл глаза, но тотчас покачнулся и быстро открыл их. Барабанный бой прекратился, солдаты расступились, и Эллерот шагнул вперед.