Это был шаман.

Он определил главного в отряде и обратился к Шергину. Сказал, что еды в стойбище едва хватает, — зверь уходит и не дается в пищу. Рядовой Вогуличев старательно переводил его речь. Калмыки подтвердили слова шамана уныло-энергичными киваниями, как механические болванчики.

— Нам достаточно будет части того, что запасли ваши охотники, — ответил Шергин, внутренне морщась. Торг за еду успел набить ему оскомину в продолжение всего зимнего похода. Везде одно и то же. Никому не улыбалось кормить голодную ораву пришельцев, воюющих неизвестно за что.

Вогуличев, как мог, перевел. Шаман, потревожив движением свои лицевые лоскутья, хотел что-то сказать, но Шергин не дал ему:

— Оставим это пока. Мои люди устали, они передохнут здесь до завтра, и мы пойдем дальше.

По глазам шамана было видно, что у него имеются возражения, но, поколебавшись, он развернулся и ушел. Остальные туземцы, проявив любопытство, рассматривали амуницию солдат и глядели, как те устраиваются. Иные, особенно смелые, предлагали меняться: показывали шкурки, костяные амулеты и требовали за это богатство винтовку либо ремень с пряжкой.

Удостоверившись, что солдаты ладят с аборигенами, полковник направился к юрте шамана — еще раньше подметив, куда тот скрылся. Вогуличев громко топал рядом, осознавая свою значительность. В юрте было темно — горел лишь маленький красноватый огонек в очаге из камней, словно потусторонний глаз, наблюдающий за всем, что происходит по эту сторону. Привыкнув ко тьме, Шергин различил лежащего человека — он натужно дышал и был, очевидно, в бреду. Возле сидел на полу шаман, положив руку на грудь больного, и тихо бормотал. Потом бормотание прекратилось, шаман что-то сказал. Вогуличев, помедлив, истолковал его слова:

— Сегодня ночью… э-э… я буду звать духов, разговаривать с ними. Э-э… духи наслали болезнь, и отнять ее могут только они. Если твои люди помешают мне, духи рассердятся и нашлют беду. Вели твоим людям не мешать мне.

— Хорошо, — ответил Шергин.

— Ты чего-то хочешь от меня, — продолжал шаман. — Чего?

— Хочу спросить тебя: знаешь ли ты дорогу в заповедную землю, которую называют Беловодье?

Слова «Беловодье» в гортанных звуках Вогуличева Шергин не разобрал. Вероятно, оно было передано описательно. Шаман издал звук, напоминающий смех вороны. Шергин плохо видел его лицо, но был уверен, что оно осталось неподвижным.

— О том нужно спрашивать не меня.

— А кого?

— Белого Старца.

— Где его найти?

— Он живет на горе Белого Старца.

— Понятно.

Теперь была очередь полковника смеяться по-вороньему.

— Как я узнаю эту гору?

— Узнаешь, — ответил шаман. — Если дойдешь. Путь к горе Белого Старца стережет дух гор. Он принимает обличье красивой девушки или медведицы. Его легко рассердить, а можно задобрить. Он не любит, когда кто-то идет к Белому Старцу.

— Как я узнаю гору? — повторил Шергин, пропустив мимо ушей чепуху про сердитого духа, которую воспроизводил Вогуличев.

Шаман долго собирался с мыслями.

— Я и так много сказал тебе. Дух гор может рассердиться на меня и наказать.

— Но сначала я накажу тебя и твой род. Я велю забрать всю добычу, а тебя возьму с собой. Твои сородичи останутся без еды и шамана, а ты будешь разбираться с духом.

Шаман поразмышлял и ответил:

— Белый человек хитрый, злой и глупый. — Вогуличев очень стеснялся, переводя это, но не посмел ничего переврать или утаить. — Он не знает, что такое гнев духов… Я расскажу тебе, как найти гору Белого Старца. Но больше ни о чем меня не спрашивай, потому что ничего не услышишь.

…На ночное камланье туземцы высыпали всем родом, расселись полукругом невдалеке от уложенного на землю больного. Другим полукругом, пошире, устроилась сотня солдат, пожелавших быть зрителями. Остальные спали или занимались своими делами, не проявляя интереса к туземному колдовству. Явились на представление и несколько офицеров. Кто-то даже выразил сожаление, что в этом «театре» не найдешь приличных дам и ресторации с шампанским и икрой. Пока Шергин думал, где ему сесть, солдаты освободили место.

— Сюда, вашскородь, тут мягше и теплей. У господ офицеров, чай, холодновато.

Шергин опустился на сложенную солдатскую шинель, подумав, что среди офицеров ему и в самом деле холодновато.

Разодетый в пух и прах шаман, с болтающимися разве что не на заду амулетами, пробовал свой бубен. На солдат, как и на сородичей, он не смотрел. Не глядел даже на больного, укутанного в тряпье. Его внимание было поглощено предстоящим разговором с духами.

— Вишь, морда у него будто из разных кусков собрана, — говорил поблизости Вогуличев, обращаясь к соседям. — Великий шаман, значит. Великое посвящение прошел.

— Какое-такое у них посвящение, Вогуличев? — спросили его.

— А вот слушай. Духи его на тот свет утаскивают и там перебирают по костям, чтоб ничего по-старому не осталось, а все на другой лад было. Кожу сымают, мясо. Потом заново собирают. Теперь уж он ихний, полностью. А вон, видишь, бубен у него — черта на нем.

— Ну?

— По этой черте можно вызнать, с какими духами шаман дружбу водит — из нижнего мира либо из верхнего. Разницы-то между ними для нас, к примеру, никакой, а у них, шаманов, это важно. Нижние злее, что ли. А то ли сильнее, чем верхние.

— А этот каким бесам служит?

— Этот — нижним. Чертой они наш земляной мир обозначают, а под ней и над ней — миры духов. Если верхний больше нижнего, значит, шаман с верхними дружит. Ежли наоборот — с нижними.

— А дохтор наш с какими дружит? — вдруг спросил кто-то.

— Доктор-то? — Вогуличев крепко почесал в голове. — Да кто ж его знает. Вот поди и спроси у него.

— Так он же не скажет.

— Он с вечера опять зарядимшись. Вон, глазами ворочает. Точь-в-точь шаман.

Между тем шаман все быстрее обходил вокруг костра и ложа больного: то скользил плавно, как змея, то прыгал лягушкой, то принимался скакать по-козлиному и трясти головой. Бубен под ударами била издавал пронзительные и тягучие низкие звуки, которым вторила глотка шамана, исторгавшая утробные рулады. Чем больше он вертелся и прыгал, тем сильнее начинал биться в бреду больной — мотал головой, разбрасывал руки, выгибал спину и стонал.

— Умается так, — пожалел шамана солдат, сидевший рядом с Вогуличевым.

— Ему еще долго скакать, — ответил тот. — Они привыкшие. С духами разговор долгий. А ты думал!

Но разговор шамана с духами случился короче, чем все предполагали, и виной тому был доктор.

Он видел то, чего никто, кроме, может быть, шамана, видеть не мог. Но шаман был занят пляской, а доктор сидел спокойно и внимательно смотрел. В какой-то момент он почувствовал приближение знакомого состояния, когда легкая дрожь из кончиков пальцев перемещалась по приятно натянутым ниточкам нервов внутрь тела, к самому сердцу, а потом проникала в голову — тогда доктору делалось совсем хорошо. Окружающая реальность меркла, словно гасили свет, и в полутьме он начинал различать то, чего не видно в другое время. Доктор называл их «гостями». Они могли иметь различные формы и размеры, и все показывали разные фокусы. Например, хватали его за руку и тянули — рука вытягивалась на много метров и могла, кажется, достать до верхушек деревьев. Это было забавно. Но иногда они не приходили, тогда доктор томился и даже плакал, как ребенок, потому что становилось страшно. Или же начинал громко смеяться, потому что собственный страх казался ему забавным фокусом.