— Не надо.

Он инстинктивно не доверял здешним пещерам, откуда вместе с теплом исходили сквозняки низшей духовной реальности, как сказал бы покойный доктор. И хотя был уверен, что солдаты по доброй воле туда не сунутся, все же велел:

— Поставьте у входа двух человек, чтобы никого в пещеру не пускали.

— Но мы замерзнем на этой чертовой горе!.. Костры еле теплятся.

— Выполняйте приказ, поручик, — устало сказал Шергин.

…А утром обнаружилась пропажа выставленных возле пещеры часовых, братьев Ложкиных, неразлучных, как пальцы на руке. Выяснилось, что их забыли сменить, и никто не знал, когда они покинули пост.

С трудом разыскали пару карликовых деревьев, сделали факелы и отрядили трех солдат с офицером на поиски. Те вернулись через час. Рассказали, что пещера ветвится и тянется далеко вглубь. Пропавшие братья на крики не отзывались.

Шергин решил не тратить времени и идти дальше. Проходя мимо злополучной пещеры, некоторые солдаты снимали шапки и крестились. Никому не пришла в голову мысль, что братья могли сбежать. А если и пришла, то ее затаили, оставив на всякий случай при себе.

— Погоди, братуха, где ж выход? — спросил младший Ложкин, поворачиваясь вокруг своей оси. — Мы вроде отсюда шли.

— Вон еще поворот, — отвечал второй Ложкин, на год старший, с едва пробившимися усами и по-детски пухлыми губами. — Там, должно.

Но и за очередным поворотом выхода не оказалось. Головешка от костра прогорела и давала тусклый красный свет. Ложкин-старший поднял ее выше, и младший почувствовал, как трясутся колени, когда не увидел ни стен, ни потолка. Вокруг было огромное пустое пространство, плотно наполненное тишиной, которая вязла в ушах.

— Эй! — громко крикнул он.

— Ты чего? — вздрогнул старший.

— Ничего. Жутко мне. Кабы не сгибнуть здесь.

— Пошли взад, — рассудил старший. — Говорил тебе, надо было там в другую сторону сворачивать.

— Говорил. А я тебе говорил, не нужно от дыры уходить. Погрелись бы и ладно. Черт же тебя потащил. Поглядим, поглядим. Вот и поглядели. Вот и сгибнем теперь тут, — в голосе младшего появилась паника.

— Не мочи штаны прежде времени, Алешка. Тут, должно, много выходов. Какой ни то найдем. Гора большая.

— То-то и оно, что большая. А может, нас там ищут? — обнадежился он. — Сколько мы тут? Утро небось уже.

— Может, и утро. А поищут да перестанут, — спокойно отозвался Ложкин-старший. — Не больно-то сюда господа офицеры сунутся. А если сунутся, мы их… — он стряхнул с плеча винтовку и сильно ткнул прикладом в воздух… — того.

— Ты чего? — растерялся младший. — Зачем — того?

— А чтоб из нашего брата кровь не сосали, в морду тычки не раздавали да по горам без толку не гоняли.

— Ты чего, Мишка, говоришь такое? — недоумевал младший. — Они ж с нами все терпят, поровну.

— Ага, поровну, — злобился Ложкин-старший. — Небось у офицерья нынче и костер дольше горел, и в часах им стоять не надо, ж… морозить. И портянки им денщики высушат и воды с утра нагреют.

— Им же по чину… положено так, Мишка, — все больше пугался младший. — А без чина это же что… это каждому, что вздумается…

— А что ж тут плохого, если вздумается? Человек, он же для полета. А не вшей разводить, так?

— А Бог? — упавшим голосом спросил младший. — Его-то тогда куда? Тоже… того?

— Глупый ты какой, Алешка, — рассердился на брата Ложкин-старший. — Бога ему куда. А может, нету никакого Бога. Говорят же, что нету. Красные белых и без Бога за милую душу треплют. А нам с тобой, что же, помирать за этого Бога, за офицерские теплые подштанники и тычки в морду?

Головешка погасла, напоследок прищелкнув. Братья остались в кромешной тьме.

— Ну вот, — тоскливо сказал младший, — теперь мы умрем не за Бога и не за теплые подштанники, а по дурости.

— Ты меня, Алешка, не зли лучше… — начал было старший, но вдруг примолк. — Тсс…

Прошло с полминуты.

— Слышишь? — прошептал старший.

— Идет кто-то, кажись. Далеко будто.

— Не, близко. Молчи.

Послышался тихий шорох. Младший Ложкин последовал примеру и тоже стянул с плеча винтовку, осторожно передернул затвор. Ладони вспотели от внезапного страха. Никто из отряда не мог приближаться сюда такими легкими, шелестящими шагами.

— Это подземная чудь, — произнес он едва слышно, одними губами. Но старший понял его.

— Щас мы ее…

Впереди возник желтый огонек. Он медленно двигался и чуть покачивался. Младший Ложкин крепче сжал винтовку и прицелился.

Из темноты выплыло лицо старика, а затем он обрисовался весь — белоголовый, с длинной бородой, сгорбленный, одетый в грубую мешковину, с крошечной масляной лампадкой в руке. Света она давала так мало, что было непонятно, каким образом старик виден целиком, с головы до ног. Словно сам себе был лампой.

— Ну что, заплутали, молодцы? — со странной лаской спросил старик. Голос его не скрипел, не дребезжал и был полон совсем не стариковской силы.

— А ну, — прикрикнул на него Ложкин-старший и ткнул вперед винтовкой, — руки вверх, чудь подземная.

— Ахти, да какая же я чудь? — удивился, но совсем не испугался старик и продолжал источать спокойную ласку. — Вы глаза-то, молодцы, разуйте. Русский я человек, веры христианской.

— А ежели не чудь, — неуверенно произнес Ложкин-старший, — тогда говори, что ты тут делаешь, старая ветошь. Не то… — он опять ткнул стволом в воздух.

— Что делаю-то, миленький? — переспросил старик. — Живу да Богу молюсь. И ты со мной жить будешь.

— Это с чего? — Ложкин-старший так удивился, что опустил винтовку.

Старик не ответил ему. Вместо этого он сказал:

— Ну, идемте, выведу вас к свету. Здесь вам оставаться не нужно. Эк вас далече занесло.

— А где мы, дедушка? — спросил младший из братьев.

— Глубоко, моя радость, глубоко. В самом нутре горы.

— Как же мы сюда попали? Мы и шли-то недолго, — изумлялся младший.

— А тут долго и не надо. Коготок увяз — всей птичке пропасть. Ну, идем, что ль? Или здесь хотите остаться?

— Идем, — хором ответили братья.

Старик повел их в ту сторону, откуда они пришли. А может, в противоположную — братья в темноте потеряли направление. Лампадку старик держал перед собой, и Ложкиным, шагающими сзади, света едва доставалось. Но тут по бокам стали вспыхивать сами по себе огни, словно невидимая рука зажигала фонарики. Братья, шарахаясь от огней, со страхом озирались, а старший водил винтовкой, не зная, куда прицелиться.

Старик обернулся.