Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Турецкий тут же послушно залез в сейф, взял припасенную бутылку и вдруг замер. Не находя слов от изумления, он стоял, не веря собственным глазам. Потом стал лихорадочно рыться в бумагах, лежащих на самом дне.
– Что же это такое? Быть не может?! – приговаривал в смятении.
– Что с тобой? – спросил Грязнов.
– Кассеты пропали! Те, которые я взял у Пыхтина.
– Не может быть!
– Вот именно! Но их же здесь нет – ты видишь!
– Может, ты дал их кому-нибудь? Косте?
– Что ты думаешь, у меня склероз? Я вчера вечером их здесь видел!
– Не кипятись, давай подумаем, кто их мог взять.
– Никто не мог! Ключ от сейфа только у меня. Понимаешь?
– Здорово же тебя обвели вокруг пальца! Значит, это сделал кто-то свой… Слушай, может, это козни твоего Казанского? – вдруг осенило Грязнова.
– Не знаю, сейчас позвоню дежурному милиционеру, спрошу, был ли кто-нибудь чужой сегодня с утра в прокуратуре.
Турецкий дозвонился до дежурного:
– Скажите, пожалуйста, кто сегодня приходил в здание из других служб?
– Были два связиста, проверяли сигнализацию.
– Кто их приглашал?
– Они сказали, что это профилактическая проверка. Я спросил разрешения у Меркулова, он сказал, что можно пропустить.
– Спасибо.
Турецкий бросил трубку, сказал:
– Два связиста проверяли сигнализацию. Понимай как хочешь. Никто их не приглашал, но никто и не остановил.
– Чьи это могут быть люди? – спросил Грязнов.
– Вчера Казанский отчитывал меня за то, что заместитель министра топлива и энергетики Сорокин тоже мылся в сауне с девицами и об этом стало известно населению благодаря газете «Московский комсомолец». Он меня, между прочим, предупредил, что Сорокин – это не Савельев. С этим человеком хлопот будет побольше.
– Смотри-ка, будто в воду глядел!
– Может, это Казанский из страха перед влиятельным чиновником запустил ко мне связистов? – сказал Турецкий. – Надо срочно сказать Меркулову. Вот ведь сволочь какая! Ну конечно, это мог быть только Казанский!
– Не кипятись, остынь. У тебя есть время подумать. А пока давай сюда бутылку. И еще, вижу, там у тебя что-то есть… По случаю такой бяки тем более следует выпить за наших врагов. Пока они будут, наши мышцы не завянут и не усохнет серое вещество в голове.
Турецкий поставил бутылку на стол, вынул из сейфа рюмки, пачку печенья, несколько карамелек – для отбития запаха, – Грязнов сразу же принялся наливать рюмки, приговаривая при этом:
– Все проходит, к сожалению. И хорошее, и плохое. А у нас остается только настоящее. Ибо насчет будущего ничего не известно. Примет ли оно нас? Так давай выпьем за настоящее – такое, как оно есть, – черное, белое и полосатое. Пусть оно любит нас, а мы ему ответим взаимностью. Будь здоров!
– Будь, философ…
– А ведь дело-то Липникова мы еще не расследовали полностью, – заметил Грязнов.
– Не взяли соучастников? – спросил Турецкий.
– Само собой. Убежали-то они не на луну.
– Значит, придется пройти по связям. Прижмем Липникова. Зачем ему теперь запираться?
– Правильно. Надо его завтра же повторно допросить.
– А у меня много неясного с Козловым. Он так ничего и не сообщил об имуществе банка «Ресурс». Назвал то, что и без его помощи выявлено ликвидационной комиссией. А что у них за границей?
– А ты сам подумай, зачем ему сознаваться? Срок все равно не скостят. Вышки не дадут, адвокаты постараются, раз пахнет солидным кушем. Ну, отсидит. Зато выйдет снова британским лордом. Господи, да за что же нам-то терпеть эту сволочь?!
Грязнов долил в рюмки остатки, после чего Турецкий заявил, что полностью созрел для серьезного разговора с Меркуловым. Грязнов усомнился: а запах?
– А карамельки для чего? – парировал Александр, запихивая в рот сразу несколько штук.
– Какие у нас планы на завтра? – спросил Вячеслав.
– Займемся Липниковым. Надо довести это дело, как ты говоришь, до логического конца.
– Договорились, – сказал Грязнов, поднимаясь. – Но больше не заставляй меня сомневаться в твоей профессиональной пригодности.
– Обещаю. Привет, я – к Меркулову.
Грязнов ушел. Турецкий убрал со стола, запер сейф. Оглядел комнату, поправил телефон, съехавший к краю, наконец вышел из кабинета, заперев его на ключ.
Клавдия Сергеевна, как обычно в последнее время, встретила Турецкого неизменной многозначительно-обещающей улыбкой.
– Меркулов здесь? – сурово спросил Александр, не обращая внимания на откровенный призыв.
– Да. У него Казанский. Посидишь со мной?
– Давно?
– Минут двадцать.
– Сам пришел или по вызову?
– Сашенька, твоя профессия накладывает на тебя плохой отпечаток. Ты постоянно задаешь вопросы, вместо того чтобы сделать мне комплимент. Обрати внимание, у меня новое платье!
– Это просто замечательно! Восхитительно! – хмуро констатировал Турецкий. – Ты возвращаешь меня на землю, а работа держит в постоянном аду. Когда я тебя вижу, я хочу бросить все и опять сойти с тобой с ума. А тут – она, работа! Что прикажешь делать?
Из кабинета Меркулова вышел Казанский, на ходу кивнул Турецкому.
– Проходите, Александр Борисович, – официально предложила Клавдия, распахивая перед Турецким дверь.
Меркулов увидел его и обрадованно воскликнул:
– Заходи, Саша! А я как раз собирался тебя вызвать!
Турецкий вошел, поздоровался за руку с Меркуловым, остановился у стола.
– Присаживайся, в ногах правды нет.
– А в чем она есть? – пробурчал Александр, садясь на всякий случай подальше.
– Да ни в чем, если разобраться. Все зависит от системы координат, состоящей из двух осей: плохо и хорошо. На эти оси мы все и нанизываем, забывая, что плохое может быть хорошим, если посмотреть под другим углом зрения, и наоборот. Думается мне, что абсолютным злом можно было бы назвать только насильственную смерть, так как она не дает человеку возможности пройти предначертанный путь, построить свою душу, довести ее до совершенства или разрушить, не оставив камня на камне.
– Это ты здорово заметил, Костя.
– Саня, мудрость приходит к нам, когда мы уже никому не нужны.
– Ну, что за разговоры?
– Казанский всегда наводит на меня тоску, извини. Я поражаюсь, как такой человек вообще может существовать в природе? Меня удивляет его ползучесть и въедливость. А ведь он опять приходил жаловаться на тебя. Ты не умеешь хранить следственную тайную информацию. Закладываешь честных людей, которые из-за тебя лишаются должностей и вынуждены с позором уходить с работы.