Иеманжа пришла с моря, чтобы открыть ему новую сторону, сделать его пугливым, робким и трепетным. Где же его храбрость, почему он просто не подойдет к ней, не возьмет за руку, не приведет пленницей? Где его открытая улыбка, прямые слова, почему солнце не освещает его широкое лицо, грубые ноздри, толстые губы, лукавые глаза? Что творится с негром Каштором Абдуимом да Ассунсау? Он сошел с ума и волочится за белой? За белой? У нее были длинные волосы, бледная кожа. На сахарной плантации в Санту-Амару она была бы светлой мулаткой.

Русалка плавала в волнах под звездным небом. Каштор еще выгравировал большим гвоздем ущербную луну, потому что это луна командует морями в отсутствие Жанаины. Готов веер, в который она может посмотреться и узнать себя.

Нет, так дальше продолжаться не могло: он же просто слабак, размазня, вконец из ума выжил — тратит время на телячьи нежности, все эти робкие взгляды и неясные желания. Он должен снова стать гордым, упрямым, нагловатым негром, как раньше. Не пристало так унижаться тому, кто наставил рога самому сеньору барону, хозяину плантации, повелителю жизни и смерти, тому, кто царил в постели Мадамы, на циновке хозяйской наложницы, и в конце концов дал ему самому в рожу. Все это не для того, чтобы сдаться на милость светлокожей бесстыдницы, которую он хотел сделать матерью своих детей, бабкой своих внуков, хозяйкой своего дома. Нужно сделать подношение старику Омолу, известному также как Обалуайе,[86]отцу тоски и оспы, малярии и безымянной лихорадки, чтобы он вернул ему здоровье и силу. Он бы тогда накормил идолов, своих святых покровителей — Шанго, отца, Ошосси и Ошала. Чтобы излечиться от тоски, от сглаза, от порчи. Чтобы покончить с этим.

Баштиау да Роза заправлял на строительстве мельницы, целые дни проводя подле Дивы. Говорили, что он стал вхож в семью, заискивал перед стариками, сдружился с Жаузе, Агналду и Аурелиу — их видели вместе в лавочке Фадула. Неминуемую бурную стычку обсуждали на все лады. Тисау знал о ставках и предсказаниях, но был гордый и не хотел ввязываться в это — льстить родственникам, прибегать к уловкам. Да, он хотел ее, хотел навсегда, но только если она захочет прийти своими ногами, по зову сердца. Он не стал бы прибегать к колдовству, чтобы завлечь ее, заставить отдаться. Он не хотел чар и ворожбы. Это его дело — Каштора Абдуима да Ассунсау. Его, а не духов.

На веере сияла Иеманжа. Глядя на хвост русалки, Тисау видел задницу девчонки из Сержипи.

18

Когда уехали погонщики, посреди ночи Тисау пошел на Ослиную дорогу будить птицелова Додо Перобу. В одиночку он бы не понял смысл послания. Гонимый Дух собрался было в лес, но Офересида решила остаться в кузнице. Она была беременна уже второй раз. В первый раз она ощенилась семью детенышами. Настоящая мать, она приходила в отчаяние, расставаясь с малышами, которые в конце концов оказались разбросанными по всем концам селения. Одну пару отдали Меренсии и Зе Луишу, другую — на плантацию Алтамиранду, трех остальных подарили пастуху Лириу, отвечавшему за скотный двор, других — Зинью и Эду. Как будто бы последнему не хватало той банды собак и кошек, которых привезла с собой Зилда. Когда семья переехала в Большую Засаду, Эду, продолжая работать в кузнице, снова стал жить у родителей.

Солнце еще не взошло, а Тисау и Додо уже принесли в дом негра охотничьи трофеи: огромная пака,[87]должно быть, весила добрых десять килограммов. Были два кутиа[88]и один тейу, которых они пристрелили, рыская в зарослях в поисках черепахи для Шанго. Добычей были также полдюжины моллюсков и гигантских улиток — быков Ошала. Додо Пероба вернулся, чтобы забрать птичек. Он оставил ловушки на ветках деревьев, и если бы не поспешил, то Нанду и Эду поживились бы за его счет.

Пока Тисау не было, Рессу, иабассе, кухарка ориша, начала работу, поставив вариться в глиняных котелках ямс и белую кукурузу. Она резала киабо для амала,[89]а на огне на куске жести лопалась жареная кукуруза, добуру[90]Обалуайе. Накануне Каштор похлопал в ладоши на пороге хижины Рессу. Проститутка прислушивалась, ожидая сводника, но прозвучал призыв святого: «Epahei!» Он просил об услуге — Рессу была лошадью духа Янсан, ее сотворили на лодке иао[91]Белого дома в Баие, она была тогда еще девчонкой. Рессу повесила на шею темно-красные четки и принесла короткий кривой нож и эрукере[92]из конского хвоста.

Оставив охотничьи трофеи, негр перешел через реку и направился к полям Алтамиранду — без свиньи было не обойтись, это любимая еда Омолу. Сертанец только что проснулся и удивился: Тисау охотился на кейшада, кайтиту, порку-эшпинью,[93]зачем ему скот из свинарника? «Свинья мне нужна живая», — объяснил Тисау. Он всю ночь обходил ловушки, но все тщетно. Кроме паки там оказалась только одна ядовитая сурукуку, и ни следа дикого кабана.

— Молочный поросенок подойдет? Большого у меня нет. Зарезал последнего в прошлую субботу.

Подойдет; пусть маленькая и молоденькая, а все равно свинья. Алтамиранду отказался брать деньги — а как же соленая дичь, которую Сау носит домой, подарки от Тисау? Не говоря уже о том, что он должен кузнецу часть денег за ножи для рубки деревьев, ручной работы, сделанные в кредит.

— Забирай поросенка, потом разберемся.

За рекой красное небо предвещало солнце. Погонщики еще спали.

19

Чтобы не было беспорядка и неразберихи, решили сначала поднести кашасы Эшу. Он был в пежи, маленький железный Эшу, который стоит на перекрестках, лукавый кум, и член у него больше, чем ноги. Затем, продолжая готовить, они отрубили голову черепахе. Ни одно животное не умирает так тяжело — в горшке куски подергивались и шевелились, будто в них еще теплилась жизнь. Раздувая огонь, Рессу спросила не оборачиваясь:

— Любовное подношение? Никогда такого большого не видала.

— Нет, подношение здоровья.

— Ты болен? И давно?

— Любовь тоже болезнь, только это не видно. Она иссушает хуже, чем тоска, пьет силы. Знаешь, как это?

— Как не знать. У меня такое бывало, и уж как несладко! Похоже на сглаз, только хуже. Прямо и жить-то не хочется.

Но даже теперь она еще не удовлетворила свое любопытство.

— Свинья для Омолу, это ясно. Но для кого все эти разные зверьки?