Отдельного упоминания заслуживает и проблема возвышающегося исламского мира, который на протяжении последних нескольких десятилетий обрел новую идентичность в противостоянии «коллективному Западу» и наиболее радикальные силы в котором откровенно стремятся к консолидации всех населенных мусульманами территорий в рамках относительно единой политической общности[868]. Даже если не зацикливаться на проблеме исламского терроризма и попыток радикальных групп противостоять России на том же Северном Кавказе, нельзя не заметить политико-экономического усиления Турции (сегодня ее экономика составляет около 45 % российской[869], страна пытается играть роль региональной сверхдержавы с явной отсылкой к своему имперскому прошлому[870], ее 350-тысячная армия является самой большой среди европейских стран — членов НАТО, а турецкий флот заметно превосходит российский Черноморский флот по боевой мощи[871]) и ее активного проникновения в постсоветские Закавказье и Среднюю Азию с политикой «тюркизации»[872]. Исламский мир, центры которого находятся в непосредственной близости от российских южных границ, превращается в точку пересечения интересов США и других крупных держав[873], и его геополитическое значение в будущем продолжит расти, существенно смещая внимание основных глобальных игроков от России и постсоветского пространства еще далее на юг, в глубины Передней Азии.

Суммируя, можно сказать, что современная Россия, несмотря на ее имперские структуру и потуги, все более выглядит пигмеем на фоне соседних национальных государств или их союзов, что, с одной стороны, обесценивает саму имперскую символику, и, с другой стороны, что даже более важно, практически сводит на нет любые возможности территориального расширения. Страна, сохраняющая (или восстанавливающая) свою собственную имперскую организацию, для обеспечения стабильности должна либо расширяться вовне, либо внутренне усложняться, — в противном случае ее имперские структуры будут приходить в упадок. В таком контексте окруженность России более сильными, чем она сама, соседями выглядит сегодня первой (и самой существенной) причиной невозможности реализации кремлевских планов. Формирование империи шло через преодоление периферийности, и нынешнее возвращение к таковой ставит крест на ее реальном восстановлении.

Не менее важным фактором является не только исцеление «больных людей» прежнего мира — Китая, Турции, стран Центральной Европы, — которыми ранее была усеяна российская «периферия», но и возникновение прямого противостояния между ними и Москвой на прежде колонизированных Россией или тесно связанных с ней исторически территориях. Постсоветская деколонизация отличается от той, которая имела место, например, в Африке, в первую очередь тем, что если через четверть века после завершения последней серьезная борьба великих держав за влияние на новые независимые государства окончательно сошла на нет, то в первом случае все только начинается. Современная Россия не обладает и толикой той «мягкой силы», которую имел в свое время Советский Союз: она не располагает ни зовущей в будущее универсалистской идеологией, ни серьезными возможностями технологического и финансового донорства, — и это в ситуации, когда две страны нового «первого мира» на ее границах, ЕС и Китай[874], успешно «продают» концепты прав человека и открытого мира с одной стороны и стремительного экономического роста на базе «просвещенного авторитаризма» — с другой. В российской версии имперскости гуманистические концепты заменяются православием (которое, несомненно, имело в прошлом большое консолидирующее значение, но, вероятно, исчерпало его еще до краха Российской империи в 1917 г.), а экономические аргументы и повышение уровня жизни — пустопорожними мечтами о расширении российской зоны влияния и реминисценциями о величии существовавших в прошлом государственных форм.

Если сравнить сегодня в самых общих чертах «предложения», которые новые независимые государства, расположившиеся по периметру России, получают от Европы и Китая, они в той или иной мере сводятся к присоединению к «зонам сопроцветания»: ЕС предлагает единое пространство свободы, общие правовые нормы, продуманную и давно функционирующую политику экономической помощи своим отстающим в развитии членам и кандидатам и отчасти военную безопасность через инструменты Североатлантического альянса[875]; Китай прельщает системой управления, обеспечивающей быстрый экономический рост, гарантиями политической стабильности для азиатских и африканских правителей и гигантскими инвестициями в совместные проекты[876]. На стороне Европы высокий уровень жизни (подушевой ВВП в ЕС составляет в среднем $36,6 тыс.[877]), на стороне Китая — стремительный рост (в среднем на 8,97 % в год с 2000 г.[878]). Россия на этом фоне выглядит блекло с номинальным подушевым ВВП $11,5 тыс.[879] и средними темпами ежегодного роста экономики за последние десять лет 1,04 %[880]. Но что важнее — ни Европа, ни Китай не заявляют в той или иной форме претензий на территориальную целостность постсоветских государств или их суверенитет, равно как и не унижают их национальной гордости. Россия же с ее «русским миром» и «историческими границами» все больше воспринимается окружающими странами как угроза, а не как союзник и гарант безопасности и развития.